ISSUE 2-2003
INTERVIEW
Tomas Urbanec
STUDIES
Дмитрий Ольшанский Елена Киселева Владимир Воронов Михаил Пашков  & Валерий Чалый
RUSSIA AND KOREA
Евгений Сергеев Владимир Альтов
OUR ANALYSES
Олег Панфилов
REVIEW
Ярослав Шимов
APROPOS


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
ЧЕЧНЯ И ПУТИН: ТУЛОН ИЛИ ПИРРОВА ПОБЕДА?
By Владимир Воронов | журналист, Российская Федерация | Issue 2, 2003

     Чечня и Путин уже почти неотделимы друг от друга. И может показаться, не будь чеченской войны - не было бы и президентства Путина, а без Путина — и войны в Чечне.
     Обе версии имеют право на существование, но лишь в качестве гипотез. Ибо решающую роль играл фактор совершенно иной: предстоящие в 2000-м президентские выборы. Задолго до которых было очевидно: у так называемой "Семьи" Ельцина шансы уцелеть после них мизерные. Так что операция "Наследник" в том или ином виде, с войной в Чечне или без оной, все равно была бы проведена: слишком много было поставлено на карту теми, кто ее затеял — все. Включая собственные жизни.
     По здравому размышлению понимаешь: собственно чеченская карта стала лишь удобным фоном для прикрытия проведения рискованной акции подмены режима. Ибо вопрос этой смены-подмены все равно стоял, прочие варианты были уже опробованы экспериментально. И направления кремлевских экспериментов ясно показывали, чего хотят тамошние алхимики: авторитарного режима, гарантирующего им как безопасность личную, так и состояний.
     Это, конечно, несколько упрощенно, но здесь не место детальному анализу того противоборства внутри правящей российской элиты образца 1999 года. Достаточно сказать, что единственной реальной альтернативой ельцинскому режиму тогда была ось Примаков — Лужков. И, по большому счету, ничего хорошего победа этого двуглавого дракона не сулила не только ТОЙ кремлевской камарилье, но и большинству нормальных россиян.
     Для Кремля "решающее значение имело наличие у потенциального кандидата политической воли для совместного с президентской администрацией противодействия формирующемуся предвыборному альянсу между Лужковым и Примаковым".1
     Прорыв к трону камарильи уже примаковско-лужковского розлива, помимо все того же авторитаризма, сулил еще и много чего "интересного": неизбежный изоляционизм, бешеную националистическую риторику, вероятные внешние авантюры на основе почти животного антиамериканизма, единение со странами-изгоями (КНДР, Иран, Ирак). Во внутренней политике столь же неизбежный авторитаризм означал бы стопроцентное уничтожение даже рудиментарных свобод слова, да и многих иных человеческих свобод (достаточно вспомнить упрямую последовательность Лужкова по введению полукрепостнического режима регистрации в столице). В плане экономическом клан Лужкова (точнее, тех, кто за ним стоял), равно как и Примакова, несомненно, взял бы курс на пересмотр итогов приватизации. Не из побуждений восстановления попранной справедливости, естественно. Очередной передел собственности в лужковской версии с той же неизбежностью тянул за собой мстительно-кровавую разборку — уж в наличии человеколюбия господ Лужкова и Примакова пока еще никто не рискнет обвинить.
     С новой войной в Чечне или без оной, но пришествие фигуры путинского типа было почти неизбежно. Если бы это можно было сделать без отвлечения внимания именно на чеченский фронт — сделали бы. Только в игру вступал еще один немаловажный фактор: высший армейский генералитет, набравший к тому времени весьма солидный политический вес. И на который, между прочим, ставили и те, кто двигал в первом эшелоне Примакова и Лужкова.
     Факт попытки выхода военщины на политическую арену в качестве самостоятельной силы налицо. Достаточно вспомнить поведение в высшей мере независимое от Кремля поведение генералитета во время Югославского кризиса, так и порывавшегося послать в Адриатику боевую эскадру и не удержавшегося от броска десантного батальона на Приштину. Броска, едва не приведшего к самой настоящей войне между силами НАТО и Россией, войне, чуть не в последний момент предотвращенной чудотворными усилиями британского генерала Джексона. Войне, которая как карточный домик смела бы и ельцинский режим, и вообще все. Бросок тот, кстати, санкционирован Верховным главнокомандующим лишь постфактум.
     О степени колебаний армейской верхушки и ее способности к самостоятельным действиям отнюдь не только внешнеполитическим мы, быть может, узнаем не скоро, если вообще узнаем. Но достаточно знать и то, что колебания те вовсе не умозрительны. Недавно со слов экс-министра внутренних дел Анатолия Куликова2 стало известно: весной-летом 1998-го страна стояла буквально в полушаге от самого настоящего военного мятежа, одной из ключевых фигур которого был генерал Лев Рохлин. Нет, явно не Рохлин был тогда мозговым центром, но уж точно — знаменем и звеном действительно ключевым. Хотя бы потому, что всерьез и практически проработал вопрос выдвижения на Москву гвардейского Волгоградского корпуса, которым прежде командовал. О реальности той угрозы можно судить хотя бы по быстроте и степени реакции на нее тех, кто испугался. Испугался всерьез, иначе не пришлось бы вырубать то ключевой звено так, как его вырубили — с кровью, физически. Причем точку в карьере генерала (и находившегося на сносях мятежа) поставили без экивоков: никаких там туманных авиа- или автокатастроф, никаких "острозаточенных" сердечных приступов и прочих несчастных случаев — выстрел в висок. Из "собственного" пистолета, разумеется. И неважно, что пуля, настигнувшая мятежного генерала, была выпущена "женой" — все, кому надо, все поняли правильно. И вулкан мятежа-98 затух, не вырвавшись на поверхность. Но болезнь цвета хаки в 1999-м вновь вырвалась на поверхность и, если применять тот же "лечебный" метод, то стрелять пришлось бы слишком многих. Без твердой гарантии на успех. Отсюда и вывод, видимо сделанный неведомыми аналитиками, единственно для них возможный: армию, точнее, нетерпеливых генералов, надо занять так, чтобы ни на заговоры, ни на политические экзерсисы у них просто не осталось ни времени, ни возможностей. Иного способа обеспечения такой "занятости", кроме войны, пока не придумано. В конце концов, не надо быть великим мыслителем, чтобы понять: если и не получается кампания быстротечная и победная, то лучше уж нудная затяжная война с мятежниками-сепаратистами на окраине империи, чем успешный мятеж или настоящая (по определению самоубийственная) схватка с США и НАТО. В каковую и втягивала страну команда Квашнина-Ивашова. Затевая чеченскую войну 1994-1996 гг., тоже ведь не в последнюю очередь исходили из того, что надо занять армию, пока она не влезла в политику.
     Без понимания этих резонов трудно понять и феномен Путина, и роль Чечни во всем этом. Проще говоря, чеченская кампания, как классическая многоходовка, должна была решить сразу комплекс задач: и вывести армию из политической игры. И, естественно, создать фон, на котором существенно облегчалось бы проведение операции "Наследник".
     Забегая вперед, отмечу: насколько сильны оказались политиканские позывы генералитета, насколько реальна была опасность, подтверждают и события осени-зимы 1999-го — достаточно вспомнить то, что несли тогда открытым текстом Квашнин, Казанцев, Трошев и Шаманов. Равно как памятно и то, что окоротить их длинные языки власть тогда не сумела.
     Но вернемся к Чечне. Подозрительная возня вокруг нее фиксируется, по крайней мере, с конца 1998 года. Можно предположить, что игра шла по нескольким направлениям. Чеченские отряды, неподконтрольные Масхадову, похищали людей, совершали диверсионные, террористические и чисто бандитские вылазки на Ставрополье, Дагестан и Ингушетию. С другой стороны, ту же напряженность вполне планомерно и целенаправленно нагнетал и федеральный центр. Сомнительно, что при желании и наличии политической воли федеральные силовые структуры не смогли бы дать действенный и эффективный отпор бандитам, по крайней мере, встретить их во всеоружии в Дагестане или нанести серию превентивных ударов. Но вплоть до лета 1999-го чеченский фактор используется исключительно как пропагандистский, призванный отвлечь внимание от иных проблем. А параллельно, достаточно просчитанными шагами чеченский режим дискредитируется в глазах мировой общественности. Скажем, в декабре 1998-го четыре отрезанные головы, трех англичан и новозеландца, появляются на мировых телеэкранах именно тогда, когда вопрос о выкупе заложников уже решен. И по сей день неясно, кто заплатил людям Арби Бараева не за освобождение, а за показательно-жестокую казнь западных заложников — полумифический Усама бен Ладен (официальные лица пытались развить даже такую версию) или вполне осязаемые московские чиновники?
     К лету 1999-го фон создан, осталось получить повод. И г-н Басаев направляется в Дагестан. Та схватка, помимо прочего, обнаруживает несостоятельность Сергея Степашина, тогдашнего кандидата № 1 на пост наследника: популярность в армии у него нулевая, да и боевые успехи ему не сопутствуют. В общем, дагестанская кампания Степашина не прославила: он оказался не готов (или не пожелал) использовать чеченский фактор так, как от него ждали в Кремле, и "совершенно не подходил на роль военного "диктатора в белых перчатках", способного установить в России умеренно-авторитарный режим".3
     Зато подходил малоизвестный широкой публике директор ФСБ Владимир Путин, которому еще надо было сделать соответствующую пиар-раскрутку. Так для него чеченская кампания становится поистине Тулоном. Почти точно так же, как летом 1992-го война в Приднестровье в одночасье сделала знаменитым десантного генерала Александра Лебедя.
     Однако представление, что "успешные боевые действия в Чечне быстро подняли рейтинг Путина, причем практически без участия его самого — он просто обеспечил генералам спокойный тыл и "политическую крышу"4 не соответствует действительности. Факты доказывают, что в начале сентября 1999-го за Путина готовы были голосовать только пять процентов электората. Все прочие голоса почти целиком забирали Лужков, Примаков и Зюганов. То есть, война создала лишь "первоначальный капитал", сделав Путина относительно известным публике. Но до настоящей популярности было еще далеко. И собственно война тут могла помочь уже слабо: если генералитет жаждал перенесения боевых действий на территорию Чечни для "окончательного решения" вопроса, то вот российское общество к этому еще не было готово.
     Требовалось нечто экстраординарное, могущее резко переломить настроение электората. И в ночь на 9 сентября взрыв девятиэтажки на московской улице Гурьянова уносит жизнь 109 погибших, еще свыше 200 человек ранено. А 13 сентября взрывается уже другой дом в Москве, восьмиэтажка на Каширском шоссе: 124 погибших. Не заношу в этот скорбный список взорванные дома в Буйнакске (Дагестан) и Волгодонске (Ростовская область) лишь потому, что решающее значение на общество оказали именно московские взрывы, о жертвах же Буйнакска и Волгодонска вспоминали лишь постольку поскольку, мимоходом. Шок из взрывов в столице России превзошел все ожидания. Равно как и продемонстрированная именно тогда премьером Путиным решимость и беспрецедентная готовность взять на себя всю ответственность за все, в том числе и эскалацию войны.
     Именно послевзрывная истерия и сделала его самым популярным политиком России буквально за несколько дней. Истерия, естественно, использованная не просто грамотно и должным образом, но разыгранная буквально по нотам. Причем столь четко и безошибочно, что о случайности совпадений говорить не приходится. Слишком уж много случайностей сплелось тогда воедино, целая цепь, чтобы все это могло считаться "случайным". Однако косвенные догадки, как говорится, к делу не пришьешь.
     Надо сказать, что в официальную версию "чеченского следа" — мести Басаева и Хаттаба за поражение в Дагестане — не слишком верилось и тогда. Не потому, что чеченцы ангелы. Все проще: на организацию подобных терактов требовалось время. И связи. Первого у Басаева явно было недостаточно. Связи, возможно, были. Но уж точно не столь крутые, чтобы так чисто и тщательно организовать сразу несколько акций, при этом еще и обеспечив группе великолепное прикрытие с отходом. И уже осенью 1999-го поползли слухи, что следы московских взрывов искать следует скорее в столичных ведомствах, нежели в чеченских блиндажах. Так сейчас утверждают и Борис Березовский, и “его” ручной чекист-перебежчик Литвиненко. Охотно верю в информированность г. Березовского, входившего тогда в состав планировщиков и разработчиков операции “Наследник”. Так или иначе, веских и документированных доказательств “чеченского следа” ФСБ не представило. Объявленные же в федеральный розыск фигуранты странным образом исчезали или вовсе расставались с жизнью при загадочных обстоятельствах. Что, как вы понимаете, еще ни о чем не говорит...
     Именно после взрывов Путин и произносит фразу, ставшую крылатой: "Нужно будет, мы их и в сортире замочим". Понятно, никаким экспромтом это не было: точный и выверенный ход, чистый пиар. Но очень удачный.
     Желал тогдашний премьер продолжения войны или нет, но остановиться на полдороги он уже не мог. Хотя бы потому, что вынужден был считаться с предельно жесткой позицией генералитета. К тому же война уже стала частью его предвыборного имиджа, отказаться от которого было невозможно. Потому что кроме Чечни в предвыборной диспозиции Путина не было ровным счетом больше ничего.
     Любой аналитик конца 1999 года мог легко просчитать, что на чеченской волне общественного энтузиазма и негодования можно победить на выборах — если они состоятся незамедлительно, на волне первых успехов! Стоит чеченцам сменить тактику, перейдя к изнуряющим федеральные войска партизанским действиям, весь эффект растает. Вместе с рейтингом. И 31 декабря 1999-го Ельцин передает бразды правления Путину.
     Состоись выборы в июне 2000-го, как это и должно было быть, Путин, скорее всего, победил бы. Но явно не с тем же перевесом и, быть может, не в первом туре. И никто не мог знать, что там еще случится за эти три месяца, какие фортели выкинет оппозиция или сам не слишком уже адекватный "Дед". Ход чеченской кампании однозначно уже не работал бы на повышение рейтинга претендента, что понимали все: Путину, как премьеру, в июне 2000-го пришлось бы отчитываться вовсе не за одну лишь войну, успех которой к тому времени был бы неоднозначным, если не сомнительным. Поскольку кроме войны иных козырных карт предъявить было нельзя, то нельзя было и откладывать. И ведь действительно, с лета 2000-го чеченская война уже не работает на копилку путинского рейтинга. Скорее, напротив, размывает его.
     Было время, когда Путина сравнивали с генералом де Голлем, пришедшим к власти на волне лозунга "Алжир останется французским!" И понявшим, что война в Алжире не просто истощает, разрушает Францию, сумевшим переступить и через себя, и через настроения миллионов соотечественников. Но, во-первых, Путин — не де Голль, а, во-вторых, между Россией и Чечней нет не только Средиземного, вообще никакого моря. В тех условиях, что сложились после начала войны в 1999-м, ни один российский политик не смог бы произнести крамольное: “Чечню надо отпустить”.
     Быстрой, малокровной и победоносной кампании не вышло. Ее и не могло быть. Но затяжной характер второй чеченской войны не без успеха закамуфлирован практически полным информационным вакуумом. То, что не удалось во время первой войны, сделали в 2000-м: с войны теперь поступали лишь те сводки, которые считает нужным выдавать власть. Потери, естественно, не афишируются, равно как и просчеты командования. Работа в Чечне независимых журналистов, мягко говоря, не поощряется. Впрочем, центральные российские масс-медиа, наученные горьким опытом расправы с НТВ, журналом Итоги, затем с ТВС, уже не стараются дать действительно объективный материал с фронтов чеченской войны: всех устраивает пересказ официальных сводок. И к 2002 году российское общество окончательно и равнодушно отвернулось от Чечни, как бы согласившись с Кремлем: да, войны больше нет, есть лишь вылазки отдельных бандитов, коренным образом ситуацию не меняющие.
     Так взрывоопасный чеченский фактор сходит с авансцены на периферию внимания общества. Складывается парадоксальная ситуация: на окраине России идет своим ходом война и конца-края ей не видать, гибнут люди — гражданские и военные, на "восстановление" расходуются (т.е. просто разворовываются) колоссальные средства. И все это никоим образом на рейтинге президента Путина не сказывается! Есть война, нет ли ее, но рейтинг уже определяется совершенно иным.
     Чечня оказалась забытой еще и потому, что никто просто не знал, что с ней делать. Время от времени всплывали некие варианты мирного урегулирования, назывались имена возможных контрагентов с той стороны. Затем все тихо уходило в песок. До следующей вспышки боестолкновений, до следующего диверсионного или террористического акта, последствия которого было невозможно скрыть. Лето 2001-го характеризовалось вспышкой минной войны. 2002-й — эскалацией действий боевиков против федеральной авиации (на момент написания этих строк известно, что российские вооруженные силы с 1999 года потеряли в Чечне 46 вертолетов и 11 боевых самолетов). Однако реально чеченская война прочно обосновалась на задворках общественного сознания.
     И этот, довольно сильный ход пиарщиков Путина, обеспечен именно информационным вакуумом. А также тем, что электорат ни в коей мере не считает себя затронутым этой войной. Сомнения изредка появляются, но лишь тогда когда просачиваются относительно реальные данные о потерях. Так, например, 19 августа 2002 года прямо над Ханкалой (главная база федеральных войск в Чечне) сбит вертолет Ми-26 и погибло свыше 120 российских военнослужащих. Такую трагедию скрыть не удалось, пришлось объявить государственный траур. И, соответственно, внимание общества вновь оказалось прикованным к Чечне. Поскольку патовость ситуации была очевидна, федеральному Центру пришлось сделать вид, что он готов к разговору с представителями Масхадова. О каковых невнятно и вполголоса заговорили осенью 2002-го устами генерала Казанцева, полпреда президента в Южном федеральном округе. В VIP-зале международного аэропорта "Шереметьево-2" даже состоялась встреча генерала Казанцева с Закаевым.
     И тут же, словно по заказу, новый теракт: "Норд-Ост". После которого ни о каких переговорах с сепаратистами не могло быть и речи. "Норд-Ост", кстати говоря, понизившийся рейтинг Путина сильно скакнул ввысь. Общественное мнение удовлетворенно восприняло как жесткую позицию президента, так и его решительность в выборе метода разрешения проблемы: никаких уступок террористам, только штурм! А иного в тех условиях быть и не могло: капитуляция, подобная той, что произошла в июне 1995-го в Буденновске, означала бы политическую смерть любого государственного деятеля. В мои задачи не входит "разбор полета" штурмовой группы и оценка правильности или неправильности применения тех или иных методов. Остается фактом, что иных, кроме силовых, вариантов не просматривалось и публика однозначно восприняла бы его на "ура" при любых жертвах: виновниками трагедии все равно оказались бы только чеченские боевики. Или московские власти (читай, Лужков)...
     Но, по аналогии с взрывами 1999 года в Москве, крамольная мысль все же приходит в голову: как странно, что это произошло именно тогда, когда и рейтинг г-на президента стал заметно снижаться, и вопрос о переговорах с Масхадовым вошел почти в практическую плоскость Я далек от идеи "теории заговора". Но не могу не отметить, что случайностей порой становится слишком много, для того, чтобы считать их просто случайностями.
     Так или иначе, но после "Норд-Оста" о переговорном процессе говорить стало неприлично. "С кем договариваться — с террористами?!". А затем чеченская проблематика уходит туда, куда ей и положено было уйти: на периферию. Российское общество снова забыло о Чечне, полагая, что и войны как таковой уже нет, а если что и есть, то его, общества, это не касается: стреляют и немножко убивают не в России, а где-то там, далеко-далеко... И представление это не могут поколебать даже многочисленные диверсионно-террористические акты весны-лета 2004 года. Соответственно, вялотекущая чеченская война никоим образом пока не может сказаться ни на рейтинге действующего президента, ни на его предвыборных планах. И в президентской кампании 2004-го Чечня и ситуация там вряд ли будут играть существенную роль: ни повысить рейтинг Путина, ни понизить его они не смогут. И, по большому счету, было бы желательно, чтобы о чеченском факторе всерьез не вспоминали вплоть до весны 2004-го. Поскольку практика показывает: если о нем вспоминают, обязательно происходит нечто похожее на печальные события в Москве осени 1999-го или осени 2002-го...
     Иные вариации воздействия чеченской войны на зигзаги политической карьеры г-на президента пока, видимо, не предусмотрены планами его пиарщиков. И не только из-за злонамеренности ВВП: реалии таковы, что внятного и безболезненного выхода из чеченского тупика нет. Выхода нет вообще, в обозримом будущем, по крайней мере. И подавляющее большинство избирателей это, если и не понимает, то, так или иначе, ощущает. Отсюда и вывод, уже сделанный выше: маловероятно, что война в Чечне может стать действенным фактором внутрироссийской политики. Если, конечно, не считать того, что она по-прежнему будет брать свою кровавую дань и высасывать соки из и без того не слишком жизнеспособного организма российского государства.


1Рар А. Владимир Путин. "Немец" в Кремле. М., 2001, с.226-227.
2 интервью автору этих строк, февраль 2003 г.
3Рар А. Там же, с. 239.
4 Мухин А. А. Кто есть мистер Путин и кто с ним пришел? М., 2001, с. 53.
Print version
EMAIL
previous ПУТИН И ЕГО КОМАНДА |
Елена Киселева
ПОЛИТИКА В. ПУТИНА НА ПРОСТРАНСТВЕ СНГ НА ПРИМЕРЕ ОТНОШЕНИЙ РОССИИ С УКРАИНОЙ |
Михаил Пашков  & Валерий Чалый
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.