ISSUE 1-2003
INTERVIEW
Александр Куранов Tomas Urbanec
STUDIES
Илья Гайдук Владимир Воронов Игорь Некрасов
RUSSIA AND CHINA
Евгений Сергеев Николай Хорунжий
OUR ANALYSES
Ярослав Шимов Димитрий Белошевский
REVIEW
Элла Лаврик  & Иван Задорожнюк
APROPOS


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
REVIEW
СТАЛИН 50 ЛЕТ СПУСТЯ: ИНТЕРПРЕТАЦИЯ ИСТОРИЧЕСКИХ РЕАЛИЙ И ПОЛИТИКО-ПСИХОЛОГИЧЕСКОГО ПОРТРЕТА. (ОБЗОР РОССИЙСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ)
By Элла Лаврик | Институт славяноведения и балканистики РАН, Российская Федерация | Иван Задорожнюк | кандидат философских наук, Психологический журнал, Российская Федерация | Issue 1, 2003

     Ко времени 50-летия со дня смерти Сталина все с большей рельефностью выявляется, что ключевые характеристики его эпохи не сводятся только к проблеме оценки качеств его личности. Конечно, на первый взгляд ситуация “просит нового Сталина”. Но все же проблема куда более сложная, и ожидания эти не столь уж прямолинейны, даже если они подкрепляются данными массовых опросов и оценками экспертов.
     Действительно, судя по их результатам, “дружно” приводимым средствами массовой информации, доминирует оценки, выражаемые служебной частью речи - союзом “зато”. Сталин был тираном - “зато” сильной была держава. Сталин утверждал тоталитарный режим и уничтожал самостоятельность хозяйствующих субъектов - “зато” снижались цены для населения. Сталин насаждал репрессии и уничтожил практически всю военную элиту страны - “зато” возглавляемая им Красная армия победила и страну своим наследникам он оставил с атомной бомбой. Многочисленные жертвы при этом забываются, а неправильные решения не воспринимаются на фоне достигнутых результатов - и распада СССР, трактуемого как неизбежный итог отказа от “наследия Сталина”. Причем, к такого рода оценкам склонны не только те, кто жил при Сталине, но и представители молодых поколений.
     Поэтому, по данным ВЦИОМ (Всероссийского центра исследований общественного мнения) за 2002 г., 45% опрошенных считают, что Сталин в жизни страны сыграл положительную роль - по сравнению с 38% убежденными, что эта роль было отрицательной и 17% не имеющих мнения по этому вопросу.
     С симпатией к нему относятся 22% опрашиваемых - по сравнению с всего лишь 8% таковых в 1990 г.
      Эпоха Сталина принесла больше хорошего, чем плохого - убеждены 39% опрашиваемых против 40%, убежденных в обратном и 21 неопределившихся.
      И в качестве “воспоминания о будущем” - разброс мнений относительно того, сохранится ли в памяти людей Сталин и как его будут оценивать через еще 50 лет со дня его смерти. Ответы распределились следующим образом: с хорошими чувствами - всего 13%, с плохими - еще меньше - 10%, не будут вспоминать вообще - 19%. Что касается остальных 58%, то более двух пятых - 41%, по мнению опрашиваемых в 2003 г., будут вспоминать его со смешанными чувствами, а 17% наших современников предполагают: люди не будут даже беспокоиться о том, как его надо оценивать (и те, и другие перед будут, может быть, выдвигать и встречный вопрос: А кто это такой? - или предварять свой ответ суждением: Ну, был такой, так что же...).
     Все вышеперечисленные данные приведены периодическим изданием “Газета” от 5 марта 2003 г. Интерпретируя их, подчеркнем: если сравнивать число в четыре пятых определившихся с оценкой в начале нового века (45% положительных ответов + 38 отрицательных в первом опросе и 39 + 40% во втором) и всего лишь более одной пятой в его середине, то есть к 2053 году (13 + 10% в третьем опросе), то можно прийти к пессимистическому выводу о недолговечности славы о людских деяниях - в том числе и преступных. Как писал в начале ХIХ века по данному поводу поэт Г. Р. Державин:

Река времен в своем стремленьи
Уносит все дела людей,
И топит в пропасти забвенья
Народы, царства и царей.
А если что и остается
Чрез звуки иль трубы,
То вечности жерлом пожрется
И общей не уйдет судьбы

     По другим данным, число относящихся к Сталину положительно в 2001 г. было 39%, а отрицательно 43% (как видно, к 50-летию со дня смерти цифры поменялись местами; есть основания предполагать, что вышеуказанное их соотношение останется в год 125-летия со дня рождения Сталина - в 2004, а затем поменяется местами снова). Затруднялись с ответом соответственно 4 и 5%, но число безразлично относящихся к Сталину резко уменьшилось: до 13% по сравнению с 25% в 1994 г. (“Время МН”. 2003. 5 марта)
     Надо заметить, что не обошла указанной даты и зарубежная пресса. В статье “Все еще не погребенный Сталин?” (“Still mourning Stalin?“ Economist. March 1-7, 2003. p. 41) отмечается: “времена, когда в СССР погибли от своего же государства от 18 до 20 млн. человек, пока находятся под покровом тайны, а многие архивы, способные открыть свет на эти события, закрываются. И, не зная некоторых фактов, люди задаются вопросом: не он ли преобразил страну по заветам Петра Великого, доведя ее до индустриализации и даже космической эры? А ведь сейчас, по утверждению сталиниста Анпилова, все над Россией смеются... Следы сталинизма, отмечает журнал, сохранились во всем: в публичной политике и законах, в привычках и структурах управления. Однако в январе 2003 г. Госдума все же приняла закон о компенсациях жертвам сталинских репрессий - речь идет о пенсии в 92 рубля и некоторых льготах... Однако чего-то похожего на немецкое коллективное покаяние - мучительное, но искреннее - не наблюдается. “И может пройти немало лет, прежде чем русские в полной мере осознают весь ужас эры Сталина, ужас поражающий и исцеляющий” (p. 41) .
     Стоит ли напоминать в связи с этим о повышенной ответственности тех, кто пишет о Сталине - и в первую очередь профессиональных историков и политологов? Стоит ли забывать тот момент, что Сталин - “удобная” фигура-детектор для выявления и нагнетания общественных неустройств: политической неопределенности и дефицита осознанного патриотизма, отсутствия ярких политиков и неуверенности электората? Стоит ли удивляться тому, что Сталин “все еще не погребен”, как пишет журнал “Экономист”?
     Правда, обращения к его “живительной” на фоне падения статуса России - наследницы в прошлом СССР как сверхдержавы! - и в связи с этим авторитету “вождя” можно считать лишь первым слоем рефлексивного анализа. Глубинная историческая память народов России, и в первую очередь русского, сохранила следы трагического прошлого, и позитивно окрашенные воспоминания о Сталине - это своего рода ностальгия по ностальгии. Поэтому вряд ли “вождь”, появись он “чудесным образом”, прошел бы на второй тур выборов главы государства...
     В данной связи резко возрастает роль историографии, а также анализ сопутствующей литературы во всех ее проявлениях и формах. Тщательное ее рассмотрение способствует более адекватным оценкам реалий прошлого и сегодняшней жизни России. И обзор книг, посвященных фигуре Сталина и его роли в жизни страны, может обнаружить некоторый вектор взвешенной их оценки. Причем, это касается не в меньшей степени и готовящихся к изданию работ, фрагменты которых публикуются в газетах и журналах. Привлечет внимание, например, готовящиеся к изданию работы покойного историка М. Я. Гефтера (1918 - 1995) “Сталин, он же Джугашвили”, а также Ж. и Р Медведевых о “деле врачей”, фрагменты которой опубликованы в журнале “Вопросы истории” (2003. №1 - 2)1.
     В предлагаемом вниманию читателей обзоре внимание обращено на книги, вышедшие в течение последних 5 лет - со времени дефолта 1998 г., в чем-то вызвавшего разочарование в демократии и позыв к реставрационизму - до 2003 г. Есть достаточно оснований утверждать, что это пятилетие стало некоторым поворотным рубежом и в историографии. Практически закончился корпус текстов, составляющих мемуары и воспоминания - книга бывшего переводчика “вождя”, дипломата и журналиста В. М. Бережкова “Рядом со Сталиным” (М.: Вагриус. 1998. 478 с.) была подписана в печать, когда пришло известие о его смерти. Ряд мемуарной литературы, написанной людьми, непосредственно общавшимися со Сталиным, по крайней мере в зрелом возрасте, тем самым завершился.
     Можно сказать и об исчерпанности литературы (квази)биографического характера: “вершину”, намеченную трудами драматурга Э. С. Радзинского, в частности его книгой “Сталин” (М.: Вагриус. 1997) ; вышли и последующие ее издания), а также закрепленную и в его поп-телепередачах, превзойти трудно. Конечно, изображать на документальной основе - но с большими долями вымыслов и домыслов - жизнь “вождя” будут еще многие, но на книги жанра данного рода (назовем его биографически-фантастическим нарративом) спрос уменьшится.
      Потребность в новых подвижках ощущается и в серьезной научной литературе. Но если авторам и откроются неизвестные архивы, если им удастся найти множество новых материалов, то они уже вряд ли будут использовать форму, предложенную известным для своего времени историком Д. В. Волкогоновым - жанр политического памфлета, растянутый на несколько томов. Все богатство впервые после длительного перерыва оказавшихся доступными материалов и соответствующих интерпретаций ему удалось сплющить до уровня только обвинений, которые желательно было бы обосновать тщательнее.
     В этой связи можно говорить о наблюдающейся примерно в течение 5 лет линии на историографический ревизионизм. Как известно, последний термин использовался для указания на попытки немецких историков пересмотреть способы анализа и выводы работ, касающихся периода фашизма. В этом подходе пересматривались не только (и даже не столько) политические оценки, но и методы анализа источниковой базы, в первую очередь документального материала. Конечно, эта линии не сводилась к апологии фашизма и оправданию Гитлера, но в ее рамках категории “вины”, “покаяния” и т. п. считались не вполне достаточными, а ход исторического процесса представлялся не только многослойным, но и разнонаправленным.
     Как отмечается в книге “Сталинское десятилетие холодной войны. Факты и гипотезы” (М.: Наука. 1999. 252 с.) , представители появившейся и в американской историографии ревизионистской школы возлагали в 1970-е годы вину за развязывание холодной войны (пишется в указанном труде без кавычек) и на американскую сторону. Она оформилась к началу 1970х годов, но затем была сменена постревизионисткой школой, близкой к установке “политического реализма”. Авторы данной коллективной монографии также склонны к установке на ревизионизм, эволюционирующий к установке на “политический реализм”. С одной стороны, они правомерно отмечают: “Сталинские снижения цен пережили свое время; их вспоминают - даже если расчеты специалистов показывают, что с экономической точки зрения они несостоятельны” (с. 158) ; “Чем сложнее становилась ситуация внутри страны, тем больше в народном сознании укреплялась вера в особую роль вождя, представления о “темных силах”, которые-де “обманывают” Сталина” (с. 160) . С другой стороны - “реальная политика” Сталина “в Восточной Европе включала моменты и неопределенности, и нерешительности” (с. 226) ; “Все ли зависело от Сталина или они [решения] были результатом борьбы идей и точек зрения?” (с. 228).
     В то же время линия на ревизионизм сосуществует с другими направлениями в рамках отечественной историографии, и полную и лишенную противоречий ее картину воссоздать крайне сложно, почти невозможно2.
     Конечно, некое подобие полнокровного течения ревизионистов в российской историографии обнаружить достаточно трудно; более того, оно не сопровождается идеологическими сверхзадачами, как это было с немецкой историографией, или динамизмом, как в случае с американской. Но контуры нового подхода все же определяются, и большинство серьезных историков признают: чтобы писать о Сталине, сегодня надо отходить от жанра газетной или журнальной статьи, которая - при соответствующих усилиях - может растянуться на увесистый том (книга-бестселлер Э. Радзинского), а то и несколько (трехтомник Д. Волкогонова).
     Изображение выдвижения Сталина как трагической нелепости, а его самого как злобного тирана недостаточно для современного добротного исторического исследования, которое должно уподобляться в плане изобразительном - хроникам давних времен или Шекспира, а в психологическом более четкому видению глубинных не только личных, но и социальных мотивов. Тогда, может быть, определится некоторое постоянство отечественной истории, порождающее личностей тиранического типа - или определится специфика системы правления, присущего России в ее прошлом и настоящем.
      Характеризуя предшествующий поток литературы, не иссякнувший в полной мере и после 1998 г., публицист Ю. Буйда пишет: “Появились тысячи статей и книг о сухоруком параноике и палаче, с одной стороны, и непризнанном гении, пусть и допускавшем гениальные ошибки, но превратившем страну и народа в великую Державу и Народ-Победитель” (Новое время. №9. 2003. c. 15). Подобный поток характеризуется многими аналитиками как выполнение некоего социального заказа со стороны Ельцина (гиперкритицизм) и его страстных оппонентов (апологетика); в дальнейшем актуальность осуществления такого заказа уменьшилась, несмотря на приближающееся 50-летие со дня смерти Сталина. Есть основания предполагать, что 125-летие со дня его рождения, которое будет отмечаться в конце 2004 г., станет некой чертой, за которой определенные жанры “сталинианы” прекратятся, уступая место строго историческим исследованиям.
      Попытки такого подхода концентрируются на выявлении значимости ближайшего окружения ее лидера: “своры”, как ее характеризует чешский историк П. Вагнер3. Характерно, что даже в названии книги этого автора схвачен момент такого перехода: “Свора: Схватка за власть в постсталинском руководстве СССР в более широком контексте” - P. Vagner. “Smecka. Boj o moc v poststalinskem vedeni SSSR v sirsim kontextu” (Brno. 2002. 245 s.); на наш взгляд, ключевым здесь является не первое, а два заключительных слова названия. Данная книга примечательна также своими выводами. П. Вагнер, в частности, пишет: “Под эгидой Сталина советское руководство выглядело монолитом и лишь немногие посвященные знали о напряженности между отдельными звеньями властного окружения. В окружении Сталина шли столкновения за власть, проходившая прежде всего в плоскости борьбы за влияние на решения Верховного. Однако эта борьба носила в значительной степени закулисный характер и лишь после смерти вождя она приняла более открытые формы” (с. 13) . О первой ее фазе имеется достаточно мемуаров, исключая воспоминания Сталина, который был убежден о своей исторической миссии, и, разумеется, даже не чувствовал необходимости объяснить потомкам мотивы и смысл предпринимавшихся им шагов. Из других зарубежных книг, затрагивающих сходные темы и доступных авторам данной публикации, можно отметить: R. Brackman “Secret life of Joseph Stalin: A hidden life” (London - Portland. 2001. 466 p.); “Stalinism. New directions” (L. -N. Y. 2000. 377 p.); Hedeler W., Rosenblum N. “1940 - Stalins gluckliches Jahr“ (Berlin. 2001. 236 s.), “Stalinism as a way of life. A Narrative in documents” Ed. By L. Siegelman, A. Sokolov (Yale Univ. Press. 2000).
     Если вернуться к отечественной историографии, то нельзя не отметить: расширяется документальная база исследования фигуры Сталина и феномена сталинизма на основе архивных публикаций. В этом плане интересна вышедшая (после издания переписки с В. М. Молотовым в 1995 г.) книга “Сталин и Каганович. Переписка. 1931 - 1936” (М.: Росспэн. 2001. 798 с.) Во вводной статье отмечается: она подтверждает, что “Сталин действительно являлся высшим арбитром в межведомственных конфликтах” (с. 21) , выступал “борцом с бюрократией и радетелем за интересы народа. На английском языке годом раньше вышла переписка с Г. Димитровым (“Dimitrov and Stalin. 1934 - 1943. Letters from the Soviet Archives” Ed. By Dallin A., Firsov F. I. (Nеw Haven - L. 2000. 278 p.).
      Богатый документальный материал представлен в работе Т. Вихавайнена “Сталин и финны” (СПб: Нева. 2000); содержащую документы и свидетельства участника событий книгу А. М. Ледовского “СССР и Сталин в судьбах Китая” (М.: Памятники исторической мысли. 1999. 340 с.) . Есть основания предполагать, что они послужат примером для подобных изданий об отношении “вождя” к другим народам. Нужно выделить и книгу Миличевич П. Ч. “Опасно – ревизионизм“ (М.: Чернышев. 2001. 96 с.), содержащую письма Сталина и Молотова югославским руководителям в 1948 г. об “идеологической диверсии” против марксизма-ленинизма; большинство документов в ней публикуется впервые.
     Продолжается издание серии, начавшейся с 2001 г., “Совершенно секретно”: Лубянка - Сталину о положении в стране” (М.: Институт всеобщей истории РАН) , которая охватывает документы с 1922 по 1934 год, вышло уже 4 тома, посвященных соответственно 1922, 1923, 1924 и 1925 годам (за 1922 и 1924 - каждый в двух частях). Редактором-составителем издания является академик РАН Г. Н. Севостьянов и другие видные историки России.
     Перед тем как завершить тему архивов, правомерно обратиться к книге Ж. Медведев, Р. Медведев “Неизвестный Сталин” (М.: Права человека. 2001. 354 с.) . Авторы ее склоняются к мысли, что архив Сталина все же ликвидирован и что это было одним из первых актов послесталинских лидеров (“своры”) по ликвидации его культа или, скорее, давления его авторитета, сохраняющегося в массах (что и продемонстрировали похороны Сталина с многими человеческими жертвами).
     Действительно, его “соратники”-преемники готовы были разделить всю ответственность за достижения сталинского периода - но в то же время хотели отмежеваться от его преступлений, в которых были прямо замешаны. Ведь круговая порука, о которой Сталин заботился постоянно, как раз и была зафиксирована в уничтоженных документах. “Для Советского Союза и его народов утрата бумаг Сталина не была большой потерей. Отсутствие массива неопубликованных документов, по-видимому, даже облегчило преодоление сталинизма” (с.119) , - небезосновательно заключают авторы4.
     По поводу данного заключения можно дискутировать, но примечательным в нем является следующее: историк в принципе не должен ждать сенсаций на уровне архивов о Сталине, а поэтому кропотливо работать над наличествующими документами “второго эшелона” и проявлять большую обоснованность в выводах. К примеру, интерес исследователей вызвал подборка архивных материалов и документов, редактором-составителем которого является Ю. Фельштинский, “Был ли Сталин агентом охранки?” (М.: Терра. 1999. 479 с.).
     Большинство биографов не проходят мимо этого сюжета, а историк А. В. Островский выпустил на данную тему книгу “Кто стоял за спиной Сталина?” (СПб.: Нева, М.: Олма-пресс. 2002. 639 с.), в которой дает этому факту оригинальную трактовку. Став профессиональным революционером, Сталин “получил возможность устанавливать как опосредствованные, так и прямые связи о тех внепартийных кругах, от материальной поддержки который и зависела судьба революционного подполья” (с. 629) . Это “деловой мир”, но также и этажи государственной власти - от уезда до столицы. Что касается Бакинской охранки, то выдвигается предположение, что он давал взятки одному из ее начальников ротмистру Ф. В. Зайцеву.
     Историк Н. Н. Яковлев (1927 - 1996, подвергавшийся сталинским репрессиям за отказ оговорить отца) в книге “Сталин. Путь наверх” (М.: РИЦ ИСПИ. 2000. 222 с.) , анализируя данный и другие эпизоды, дает им свою интерпретацию. “Известно, - пишет он, - как действовал И. В. Сталин, но остается загадкой, почему из имевшихся политических альтернатив, когда они бывали, он выбирал ту или иную” (с. 179) . И до, и после революции Сталин прекрасно знал о таком психологическим качестве, как беспощадный революционаризм интеллигентов: “Перещеголять их в этом отношении было трудно, да и политически чревато” (с. 190) . Поэтому, заняв позицию человека из народа (хотя вовсе не следует приуменьшать его умственный багаж - то, что сын сапожника удостаивался похвальных листов в Тифлисской семинарии похвальных листов, можно считать из ряда вон выходящим событием), он выступал как “великий миротворец”, а заодно дистанцировался от других лидеров партии: от Бухарина до Троцкого.
     Нужно отметить множество сборников документов, подобранных с апологетических позиций. В их числе Докучаев М. С. “История помнит. И. В. Сталину посвящается” (М.: Собор. 1998. 399 с.) ; сборник трудов, статей и речей: Сталин И. В. “Создание державы” (М.: Палея. 2000. 462c.) ; и даже составленный К. Розовским во многом из апокрифов: Сталин И. В. “Неопубликованные высказывания” (СПб.: Нева. 2001. 191 с.) . Выпускаются и тенденциозно подобранные сборники документов, в числе которых можно упомянуть “Слово товарищу Сталину” (М.: 2002. 511 с.) (подготовил бывший редактор журнала “Коммунист”, профессор Московского университета Р. И. Косолапов); “Сталин в воспоминаниях современников и документах эпохи. Сборник” (М.: Алгоритм. 2002. 637 с.) (подготовил литературный критик, сотрудник журнала “Наш современник”, исходящий из убеждения, что Сталин - “непререкаемый государственник”).
      Можно упомянуть и такие книги - часто почти экзотического характера - как построенная в основном на домыслах Ефимов В. Т. “Православие в душенастрое Сталина: Верил ли Сталин в Бога?” (М.: Парад. 2002. 127 с.); выявляющая особое внимание к осетинскому народу книга Кокаев С. А. “Правда о Сталине” (Владикавказ 2000. 126 с.); апологетическая работа уже не только по отношению к “вождю”, но и к созданной им репрессивной системе работа Черняк А. В. “Антисталинизм и контрреволюция” (М.: 1998); безосновательно претендующая на психологизм и разгадку тайны “души Сталина” объемная книга Мнгартелиани Г. Л. “Сталин Великий: Частные попытки исследования феномена личности И. В. Сталина” (СПб.: Роза мира. 2001. 719 с.) - и даже работа с более чем многозначительным и мобилизующим названием Голенков А. Н. “Сталин без наветов. Для будущих вождей Отечества - как служить народу” (М.: Форум. 1998. 413 с.) Есть основания предполагать, что поток подобной литературы не уменьшится, правда, в основном за счет переиздания перечисленных и ряда других книг5.
      Можно особо отметить работы Александра Зиновьева (бывшего антисталиниста) “Сталин - нашей юности полет: Социологическая повесть” (М.: Эксмо. 2002. 256); И С. Семанова “Сталин: Уроки жизни и деятельности” (М.: Эксмо. 2002. 544 с.). Обе они напечатаны в серии “50 лет без вождя. Сталиниана”, в которой, как есть основания предполагать, будут выпускаться едва ли не десятки книг. Первая характеризуется воспроизведением той атмосферы энтузиазма после победы во Второй мировой войне и надеждами на реформирование советского общества, которые не оправдались из-за как раз воспроизведения механизма репрессий Сталиным - что не отменяет факта продолжающейся успешной модернизации СССР. Вторая носит чисто апологетической характер, доказывая необходимость “нового Сталина”, который-де только и смог бы вывести Россию из кризиса. И это тем более важно, что, по мнению автора, масштабы репрессий Сталина намеренно преувеличиваются, а понесшие наказание, например, писатели Бабель и Пильняк, были далеко не безгрешны.
     В 2000 г. одновременно - и с равным числом страниц! - в Москве и Санкт-Петербурге вышли справочные издания по окружению Сталина: К. А. Залесский “Империя Сталина. Биографический энциклопедически словарь” (М.: Вече. 608 с.) , содержащий около 900 биографий людей, соприкасавшихся с “вождем”, и “Вокруг Сталина. Историко-биографический справочник” Авторы-составители В. А. Торчинов и А. М. Леонтюк (СПб: СПбГУ. 2000. 608 с.). Второй содержит сведения о семье и родственниках, соратниках, государственных и партийных деятелях, писателях, ученых, представителях творческой интеллигенции, иностранных визитерах и т. д. К примеру, две первые фамилии - министр госбезопасности В. С. Абакумов (1908 - 1954) и историк А. Г. Авторханов (1908 - 1997); последние - один из идеологов Е. М. Ярославский (1878 - 1943) и психологов М. Г. Ярошевский (1915 - 1999) 6.
     Рассмотрим более детально книги, которые можно считать репрезентативными в плане квазиревизионистского направления отечественной историографии. Это вышеупомянутые мемуары Бережкова, а также работы Ю. Н. Жукова и Ю. В. Емельянова.
     Можно отметить два примечательных наблюдения первого автора встречавшегося и общавшегося в качестве переводчика с ведущими политическими лицами своего времени: Сталиным, Гитлером, Черчиллем, Рузвельтом, Мао Цзедуном и др. “У Сталина, - отмечает Бережков, - было своеобразное представление о “богатстве страны”. В его понимании оно не имело никакого отношения к тому, как жил народ. Люди могли быть нищими, лишь бы государство становилось богатым!” (с. 194) .
     Когда при встрече в 1944 г. в Москве Черчилль просил Сталина не таить зла на Англию и его лично за участие в интервенции против молодой Советской России, “вождь народов” великодушно ответствовал “Не мне вас прощать. Пусть прощает вас Бог” (с. 374) . Но уже через год тот же Черчилль пошел не на меньшие грехи, допуская уничтожение Москвы атомной бомбой (см. с. 377) .
     Книга интересна тем, что в ней - при всей “обнаженности приема” в принятии весьма существенных политических решений тем же Сталиным и его окружением - обсуждаются и широкие контексты этих решений, и постоянные иногда трудно идентифицируемые угрозы на всех этапах существования сталинского режима. Иногда создается впечатление, что автору удалось натолкнуться на одну из психологических загадок стиля политических решений Сталина: демонстрируемое радушие и открытость как ширма сокрытия намерений и готовящихся решений. Иногда успешных, иногда на грани катастрофизма, но никогда не детерминируемых ни моральными нормами, ни идеологическими установками, ни - тем более - особенностями характера “коварного дядюшки Джо”.
     И все же наиболее полно определяются контуры ревизионизма в работах в книге под заведомо иронически-интригующим названием Ю. Н. Жукова “Тайны Кремля. Сталин, Молотов, Берия, Маленков” (М.: Терра. 2000. 688 с.) Если в качестве доминантной темы в течение 1990-х годов в исторической литературе описывалась темы репрессий и упущений Сталина, то с 1998 г. в качестве таковой выдвинулась тема его кончины и судьбы сталинизма. И не только в силу того, что наступало полвека с указанной даты: причина и в том, что расширился контекст подведения итогов его правления с учетом факторов соратников и оппонентов, а соответственно, преемников на посту лидера. Жуков, профессиональный историк, затрагивает итоги “битвы за власть” на широком историческом фоне, с глубокой психологической проработкой характеров ее участников и строит свою работу в основном на архивных документах.
     Автор подчеркивает, что личный фонд Сталина в архивах засекречен и доступ к нему обставляется куда большими ограничениями, чем это было в первой половине 1990-х гг.; в частности, недоступна история болезни Сталина. Известные документы оснований для вывода о насильственной смерти Сталина оснований не дают. Важнее постановка вопроса о том, “что же на самом деле представляла собою власть в СССР. Действительно ли она была равнозначной Политбюро, действительно ли Сталин при жизни всегда лично принимал все без исключения важнейшие решения, а с ним столь же всегда солидаризировались и в Политбюро” (с. 7) .
     Суть ответа сводится к тому, что Сталину приходилось не просто использовать репрессивные органы и партийную элиту, законодательную и исполнительную власть, но и зависеть от нее в тех или иных отношениях. В этом плане культ личности Сталина трактуется как своеобразная дымовая завеса, которая, во-первых, скрывала реальную борьбу за власть различных сегментов правящей элиты, а во-вторых, в случае уходя от власти Сталина позволяла списать ошибки на него. Примечательна и трактовка Жуковым Конституции 1936 года как документа, который “коренным образом изменил политическую систему страны. [Она] заложила прочный фундамент подлинной демократии, в силу исторических условий пока только провозгласив ее три основополагающих принципа: равенство прав для всех; принадлежность власти всему населению (юридически “трудящимся” при том, что “не трудящихся” больше не было, как констатировала та же Конституция и Сталин); выборность всех органов власти и составляющих политическую основу СССР - Советов” (с. 32) .
      Трудно объясним с этих позиций феномен усиления репрессий в течение двух последующих лет; автор видит их причины в стремлении партократии не только к сохранению, но и к усилению своей власти - а параллельно к намерениям руководства НКВД установить над жизнью страны и ее руководства тотальный контроль. Эти две группы, по мнению Жукова, как бы соревновались в репрессиях, ставя под угрозу выживание страны даже в мирных условиях. Конечно, он при этом далек от апологетики Сталина, считая того способным применять деструктивные решения в условиях стабильности или перекладывать ответственность на других (“для чего и создавались, собственно, всевозможные чрезвычайные органы, лишь дезорганизовывавшие работу” (с.197) ).
      Последний же период его жизни знаменуется вытеснением Сталина из властных позиций: фактически с февраля 1951 г. “в любом случае, по доброй воле или нет, Сталину пришлось практически отойти от власти. Остаться главой государства лишь символически(с. 545) . Автор признает трудность доказательства данного тезиса, в то же время его тщательный анализ деятельности партийной верхушки после его смерти дает основания для такого толкования. Таким образом, методологически важно, что в книге обосновывается необходимость анализа фигуры Сталина на широком фоне исторически значимых столкновений во властных структурах, в первую очередь в высшем партийном руководстве. В то же время автор вовсе не снимает ответственности со Сталина за разворачивание репрессий и террор - в том числе и с целью сохранения своей власти7.
     В 2002 г. вышел двухтомник историка Ю. В. Емельянова “Сталин: Путь к власти“ (М.: Вече. 460 с.); “Сталин: На вершине власти“ (М.: Вече. 544 с.) . Подзаголовок обоих - “Досье без ретуши”, который претендует на большую взвешенность оценок и учет некоторых фактов, даже если они исходят из уст апологетов “вождя”. Так, в первом томе автор небезосновательно подчеркивает: „превращение Сталина в руководителя великой державы нельзя объяснять лишь его “социальной типичностью”. У него были ярко выраженные индивидуальные особенности, и это также объясняет, почему встречи с ним производили неизгладимое впечатление на различных людей” (т.1, с. 18) .
      Исходя также из других соображений подобного рода, но в чем-то правомерно претендуя на историческую объективность, автор, к примеру, отвергает версию об убийстве Фрунзе, якобы инспирируемом Сталиным: она не подтверждена фактами кроме того, надо учитывать, что он поддерживал Сталина в противостоянии с Троцким, а ОГПУ в то время контролировал Дзержинский. Что касается других репрессий, то, по мнению автора, Сталин - следуя сценариям Ягоды - Ежова - Берии - “давал понять, что соглашается на аресты и расстрелы людей, обвиненных в террористической деятельности и шпионаже в пользу иностранных государств, поскольку в них нет пользы для страны” (с. 133) .
     На наш взгляд, вряд ли подобная “ротация пистолетом” оправдана, не говоря о ее неправомочности, а если учесть, что в мясорубку попадали, к примеру, такие ученые как генетик Н. И. Вавилов, составлявший славу отечественной науки, то ее косвенная апология неприемлема по любым основаниям. Это справедливо и по отношению к попыткам если не оправдать, то объяснить репрессии по отношению к военной элите - даже с признанием, что Сталин заботился о психологической подготовке к возможной жестокой войне (т.2, с. 192) . Однако мнение автора относительно того, что вряд ли “вождь” был насильственно умерщвлен своим окружением, заслуживает внимание своей взвешенностью: “Даже если Сталин представлял потенциальную опасность для некоторых из них, они были слишком связаны с ним и его временем, чтобы не испытывать сложнейшего потрясения, узнав, что и ему, и его эпохе наступил конец” (т. 2, с. 513) .
     Как бы продолжает данную тему книга Баландин Р., Миронов С. “Клубок” вокруг Сталина: Заговоры и борьба за власть в 1930е годы” (М.: Вече. 2002. 381 c.) , авторы которой не видят альтернативного сталинскому внутриполитического курса, явно обеляя его репрессии.
     Большой массив литературы в рассматриваемое 5-летие посвящен теме Сталин и Вторая мировая война. Здесь труднее всего скрыть причины и следствия пагубной “кадровой” политики Сталина - особенно на первых этапах, и довольно легко впасть в апологетический тон - на последних. М. И. Мельтюхов в книге “Упущенный шанс Сталина. Советский Союз и “борьба за Европу”:1939 - 1941” (М. 1998) правомерно утверждает, что одно с другим связано: “Попытки отечественной историографии объяснить вслед за Сталиным поражение советских войск в начале войны то количественным, то качественным превосходством германской техники недостаточно обоснованы... Поэтому на первой место выходит вопрос об использовании наличных сил Красной армии, об умении ими правильно распоряжаться” (с. 487). В пассив Сталину можно отнести неудачи стратегического плана - занятые в 1939 - 1940 гг. территории так и не стали надежным рубежом обороны; кадрового - один даже “гениальный” Сталин не мог заменить уничтоженных им полководцев; в психологическом - он до последнего дня сомневался, нападут немцы или нет.
     Вышедшая в том же 1998 г. книга военного историка О. Сувенирова “Трагедия РККА. 19737 - 1938” (М.: Терра. 528 с.) - фундаментальное исследование с богатыми статистическими данными - приводит такой факт: согласно таблице 7 Истребление бригадного звена начсостава РККА (с. 201) , из состоявших на 1936 г. 474 комбригов 201 были расстреляны, 15 умерли под стражей, 1 покончил самоубийством, вышли из тюрьмы 30; всего подверглись репрессиям 247 - то есть более половины. “Сталин испытывал своеобразное удовольствие от наблюдения за реакцией того или иного военачальника, когда он лично говорил ему: А знаете ли вы, что на вас есть показания?” (с. 328) . Результат - по приводимой в книге констатации Г. К. Жукова - наблюдалось страшное падение дисциплины. Верхушка армии пришла к войне обескровленной... Особенно пагубно было уничтожение полководцев уровня М. Н. Тухачевского, по словам автора, патриота, прагматика и профессионала, в удалении которого были заинтересованы и Сталин (из-за мнительности) и Гитлер (как потенциального противника).
     О том, что Гитлер “переиграл” Сталина писал Г. Городецкий в книге “Роковой самообман. Сталин и нападение Германии на Советский Союз” (М.: РОССПЭН. 1999) - где он остро и доказательно полемизирует с книгой известного своими экстравагантными предположениями в оценке причин, предпосылок и хода Второй мировой войны В. Суворова (Резуна) “Очищение: Зачем Сталин обезглавил свою армию” (М. 1998) . Сходные темы затрагиваются в книгах В. Николаев “Сталин, Гитлер и мы” (М. 1999); Л. А. Безыменский. “Гитлер и Сталин перед схваткой” (М.: Вече. 506 с.) , содержащей новый документальный материал и обоснованные заключения о неизбежности схватки между двумя диктаторaми; Басистов Ю. В. “Сталин - Гитлер. От пакта до войны” (СПб. 2001) . Отношениям между военной верхушкой и лидерами государств, сводившимися к их столкновению, посвящена наполненная трудно доказуемыми сенсациями книга Колпакиади А. И., Прудникова Е. А. “Двойной заговор Сталин и Гитлер: Несостоявшиеся путчи“ (М.: Олма-пресс. 2000. 559 с.) . Их авторы правомерно считают, что Сталин как политический деятель и военный стратег оказался не на высоте положения, что и привело к катастрофическим просчетам в начале войны. Но в то же время доминирует убеждение, что Сталин был способен изменять ситуацию, опираясь уже не только на ближайшее окружение и демонстрируя растущее понимание сложности обстановки и способов выхода из нее.
     Историк-американист, бывший фронтовик Р. Ф. Иванов в книге “Сталин и союзники. 1941 - 1945” (Смоленск: Русич. 2000. 589 с.) подчеркивает: “Стратегия и тактика Сталина не были шаблонны. Они менялись с изменениями, которые происходили по ходу войны” (с. 488) . Важно и еще одно его общее заключение: “В Ялте был достигнут максимум возможного в тех условиях компромисса между СССР и его союзниками по сложнейшим вопросам войны и послевоенного мирного урегулирования” (с. 546) . Автор особо метко выразил неизбежность появления “новой Антанты” и ярко изобразил отношения между решительным Сталиным, беспокойным Черчиллем и умиротворяющим Рузвельтом. При этом подчеркивается, что Сталин оказался прилежным и успешным учеником, что и позволило ему вырасти в фигуру мирового масштаба. Но как раз это, заключает автор, опираясь на глубокий анализ провинциальной прессы США, привело к тому, что она в течение одного года сменила тональность: Сталин-победитель начал представать Сталиным-агрессором.
     Выходят книги и апологетического характера. В их числе двухтомник писателя, Героя Советского Союза, ранее подвергавшегося репрессиям В. В. Карпова “Генералиссимус” (Калининград. 2001. Кн. 1. 511 стр., Кн. 2. 527 стр.), который репрезентируется как историко-документальное издание. В то же время в его книге “Расстрелянные маршалы” (М. 2000) правомерно ставится вопрос: что это за генералиссимус, маршалы которого постоянно подвергались расстрелу (в том числе после его смерти - как, например, Берия)? Вопрос этот тем более обоснован, что В. В. Карпов проследил судьбы и ранее мало известных жертв Сталина, например, тайно убитой жены маршала Кулика, который сам был расстрелян в 1950 г.
     Трудно приемлемы оценки Б. Г. Соловьева, В. В. Суходеева в книге “Полководец Сталин“ (М.: Эксмо-пресс. 2001) , завышающих заслуги “вождя” в годы войны и игнорирующих его просчеты (оборона Киева в 1941 г., наступление под Харьковом в 1942 г. , ставившими страну на грань очередной катастрофы). Обобщенный взгляд на проблему содержится в книге А. П. Мерцалова “Сталинизм и война” (М.: Терра. 1998) .
     Что касается послевоенного периода деятельности Сталина (начавшегося с тяжелой болезни вскоре после окончания Второй мировой войны - между 10 и 15 октября 1945 у него был первый микроинсульт), то наибольшее внимание исследователей привлекает так называемое “дело врачей” и связанные с ним политические зигзаги по “еврейскому вопросу”; значимость последнего в современной историографии или форсированно преувеличивалась (и преувеличивается), или намеренно игнорировались. При этом сверхобилие публикаций по данной теме способствует появлению ряда мифов (механизм их появления прослеживается, например, в книге воспоминаний Я. Я. Этингера “Это невозможно забыть...” (М. 2001. 234 с.), критически оцениваемой многими критиками, в том числе признающими факты антисемитски ориентированной политики Сталина, за слабость документальной базы).
     Отмечая сложность данного вопроса, авторы ряда исследований подчеркивают, что плохо срежиссированное преступное убийство артиста и художественного руководителя Московского государственного еврейского театра С. М. Михоэлса 12 января 1948 г. корреспондирует с фактом признания государства Израиль 17 мая 1948 г.: СССР первым признал его “де-юре”, а то время как США лишь “де-факто”. Фоном такой разнонаправленной политики были такие, на первый взгляд, совершенно разнородные процессы как еврейские проблемы в семье Сталина - и фактор жен-евреек у части политической элиты СССР; планы создания еврейского государства в Крыму; деятельность Еврейского антифашистского комитета. Более глубокий фон - потребность в смене высшего эшелона политического руководства, которая начиналась актуализироваться Сталиным, а также антибританские инициативы на Ближнем Востоке.
     Сотрудник Института российской истории Г. Р. Костырченко выпустил тщательно документированную книгу “Тайная политика Сталина. Власть и антисемитизм” (М.: Международные отношения. 2001. 784 с.) , в которой отмечается, что антисемитизм вырос в качестве политико-идеологического орудия довольно поздно - по отношению к еврейскому вопросу превалировала установка на ассимиляторство и борьба с сионизмом - под маской искоренения Бунда, просоциалистической партии в царской России, многие члены которой стали большевиками. Симптомы “государственного антисемитизма” проявились еще в ходе войны, но не проявлялись из-за отношений с союзниками; в дальнейшем из-за “Крымского проекта”, отвергнутого плана образования еврейской республики на полуострове, признания государства Израиль - и последующей критики его политического руководства, а также “дела врачей” возникла соответствующая антиизраильская “конвульсия”. Однако автор предупреждает, что многие мифологемы, например, о готовившемся и даже проводившемся “втором холокосте” - предполагаемом выселении еврейского населения в Сибирь - не имеют под собой основания.
      Интересна интерпретация соответствующих событий А. И. Солженицыным во втором томе книги “200 лет вместе” (М.: Русский путь. 2002). Еще до выдвижения в партийную элиту Сталин, подобно Ленину, “считал евреев “бумажной нацией” и пророчил неизбежную ассимиляцию их” (с. 77) , но в 1947 “из-за антибританских расчетов(с. 397) поддержал создание Израиля и в течение 2 суток признал его. Но уже в конце этого года он круто изменил политику, и тогда снова повторился мотив: евреи - не нация, и они обречены на ассимиляцию (с. 398) . В заключение Солженицын подчеркивает: “не отказать Сталину, что он избрал уязвимое место - и раздражающее массы. Однако Сталин не был простак, чтобы так прямо и выпялить - “евреи” (с. 401) 8.
     Поэтому он скорее ориентировался на “войну с сионизмом”, подключая к ней политиков и писателей, причем не только русских, но и еврейских.
     Ж. и Р. Медведевы в готовящейся к изданию книге “Сталин и “дело врачей“. Новые материалы” дают с этих позиций широкое, можно сказать, панорамное освещение “последнего крупного репрессивного процесса, непосредственное участие в котором Сталина не вызывает сомнения”. (Вопросы истории. 2003. № 1. С. 78) . Он остался незавершенным, а большая группа арестованных врачей осталась без репрессий и была освобождена сразу же; более того, они в основном вернулись на прежние посты. Не вызывает сомнений и антисемитская направленность данного несостоявшегося процесса. Но в то же время автор выявляет за известными фактами турбулентного характера, свидетельствующими о случайности “дела врачей” и непредсказуемости его исхода, ход глубоких и “слоистых” течений ламинарного характера (если использовать вышеприведенную метафору).
     В целом подход к “делу врачей”, казалось бы, - наиболее ясным по уровню обеспеченности документальным материалами, свидетельствами уцелевших и т. д. - выявляет важную особенность исторического периода “позднего Сталина”. Она заключается в том, что причины в объяснениях событий отыскиваются не только в особенностях характера Сталина (а усугублявшаяся его подозрительность здесь служила бы “исчерпывающим” фактором), суть в том, что наносился “упреждающий удар”, как это происходило и ранее, по политическим противникам. Выявлялась также потребность канализировать антисемитские настроения в целях сохранения режима на широком фоне ключевых направленностей внутренней и внешней политики Сталина, причем в их единстве.
      Именно поэтому данное стремительно разраставшееся “дело”, по справедливому заключению Ю. Н. Жукова, носило двузначный характер и маскировало борьбу внутри правящей элиты (в первую очередь между Берией и Маленковым) под дымовой завесой заявлений о “потере революционной бдительности”. Но, как отмечает он, “за шумихой вокруг “дела врачей” незамеченными оказались более важные события” (с. 584) - внезапная активизация деятельности Сталина в феврале 1953 г. (в частности, приемы послов Аргентины и Индии), а также борьба за контроль над кадровой политикой. Сталина при этом боялись “списывать со счетов” до последних дней его жизни - даже видя признаки его недееспособности.
     Следует особо подчеркнуть, что указанное “дело” - как и все предшествующие показательные процессы, тщательно режиссируемые Сталиным - также сопровождал и сопровождает набор мифов, слухов, анекдотов, измышлений и т. п., интерпретирующих его причины и возможные последствия. Искусствовед Ю. В. Борев в предисловии к своей книге “Сталиниада. Мемуары по чужим воспоминаниям с историческими анекдотами и размышлениями автора” (Иркутск. 1992) еще примерно лет за 10 до всплеска интереса к “делу врачей-вредителей” специально предупреждал: домыслы по этому и другим поводам нельзя интерпретировать как факты, причем неопровержимые9.
     Это касается, например, мифа о возможном переселении евреев в Сибирь - такого не предполагалось. Акцент же на этом мифе скрывает реальные бедствия еврейского народа, там самым воображаемый “холокост-2” закрывал видение причин и последствий реального “холокоста-1”. Тем не менее отказа от мифов не наблюдается до сих пор, о чем свидетельствует ряд работ, иногда по несколько томов, чисто апологетического характера. В их числе книги: В. М. Жухрай. „Сталин: Из политической биографии“ (М.: Сварог. 1999. 176 с.); Иван Правдивый „Революция. Война. Измена. Сталин. Ельцин.“ (Ставрополь: 1998. 350 с.) и ряд других.
     “Дело врачей”, на наш взгляд, поражает тем, что называется обнаженность приема: оно запускало механизм надуманных обвинений и давало повод расправиться с неудобными для Сталина членами партийной верхушки, прежде всего с Берия и Маленковым. Его можно назвать механизмом переложения ответственности, как это происходило со статьей “Головокружение от успехов” (она была опубликована 2 марта 1931 г. и возлагала ответственность за ошибки от форсированной коллективизации на ее рядовых исполнителей, а не на инициатора - самого Сталина). Данный механизм действовал так: сначала ОГПУ (НКВД, МГБ) совместно с некоторыми членами партийной верхушки выдвигает обвинения против “троцкистов” (“бухаринцев”, “сионистов”). Затем последователи обвиняемых обнаруживаются в рядах обвинителей. После этого дело завершается очередным показательным процессом, в результате которого происходит определенная перестановка в рядах правящей элиты “под присмотром” Сталина. До 1950-х годов некие подобия “дела врачей”, подобно шлейфу, сопровождали практически все эти процессы. Здесь тоже был выработан определенный алгоритм: нужного человека могли “залечить” до смерти одни врачи (“по инструкции”, получаемой сверху), потом все “открывалось”, а ответственность возлагалась на других врачей (в чем-то неудобных Сталину и его ближайшему окружению). Основной метод выбивания показаний - самооговоры под угрозами лишения жизни и последующее переложение обвинений на нужных следствию людей - от процесса к процессу практически не менялись. Специфика “дела врачей” лишь в том, что сначала обвинялись сами медика, а лишь затем отыскивались “заказчики”. Действительно, за во многом надуманными поводами относительно неправильного лечения еще в 1948 г. уже находящегося в полуопале А. А. Жданова виделось стремление оттеснить с властных позиций Л. П. Берия, применяя весь арсенал уже опробованных средств.
     В вышеупомянутой статье ставится и более общий вопрос: почему в 30-е годы удавались “открыто-показательные” судебные процессы, а в начала 50-х при их заранее подготовленных сценариях произошел сбой? “Видимо, это связано с тем, что изменился контингент людей, попадавших после войны в репрессивные кампании Сталина, но и с изменением психологии всех советских людей, переживших столь кровопролитную и длительную войну и одержавших в ней победу. Люди в этот период пережили столь большие физические и моральные испытания, что страх смерти уже не был фактором, управлявшим их поведением” (с. 118) . Таким образом, освещается и социальный фон, и психологическая динамика последней “акции устращения” Сталина, предпринимаемых им ради самого устрашения...
     И все же роль “дела врачей” - даже с учетом его привязки к попыткам “своры” занять властные полномочия - преувеличивать не стоит. Для этого можно привести два соображения. Так, в книге Г. А. Куманева “Рядом со Сталиным: Откровенные свидетельства” (М.: Былина. 1999. 446 с.) , содержащей материал встреч, бесед, интервью, а также документов, относящихся к 14 сподвижникам Сталина, на нем не сосредоточивается практически никто. При учете даже временной дистанции и ошибок памяти здесь все же есть два примечательных момента (тем более, что автору книги удалось достигнуть большой степени откровенности с собеседниками).
     Первый: Молотов, отвечая на вопрос, была ли у Сталина растерянность в первые дни войны, говорил: “А как же вы думаете? Ведь Сталин был живой человек и на какое-то время неожиданные события его буквально потрясли и ошеломили. Он в самом деле не верил, что война так близка. И эта его позиция оказалась ошибочной” (с. 12 - 13) . Микоян рассказывал о том, что Сталин намеренно заставлял пить своих соратников крепкие напитки, а уклонявшемуся говорил: “Ты что? Хочешь быть умнее всех? Можешь потом сильно пожалеть...” (с. 35) . Но практически все собеседники говорили о трудных решениях, постоянной работе, рассмотрении сложных ситуаций, особенно во время войны. И доминирует такое убеждение, высказанное Кагановичем: “После Ленина никто не мог его достойно заменить. Это бесспорно. Все эти оперативные кандидатуры, которые сейчас называются, - все это чепуха... Единственный человек, который мог возглавить нашу страну при всех его недостатках, при всех ошибках, которые были (а они были, я их не отрицаю), - это Сталин” (с. 90). То есть создается впечатление, что на первом месте и для “вождя”, и для его соратников был реальные дела в труднейшие времена. Массивы новых и доступных исследователям документов (в частности, уже упомянутая переписка Сталина с Молотовым и Кагановичем) могут подтвердить долю истины в этом впечатлении.
     Второй: игнорируется то, что одним из заключительных аккордов предполагаемой ротации кадров на самом высоком уровне, были ход и решения ХIХ съезда ВПК (б), ставшей КПСС. Как пишет в своей статье, помещенной в книге “Сталинизм. Советское общество” (М.: Институт российской истории РАН. 2000. 514 с.) О. В. Хлевнюк, “проведя на ХIХ съезде КПСС решение о создании многочисленного Президиума ЦК, Сталин на Пленуме ЦК нового созыва, состоявшегося прямо после съезда , публично обрушился на двух старых соратников Молотова и Микояна, отказав им в политическом доверии. Однако так же, как и в случае с Лениным, план Сталина не успел внести существенных изменений в систему высшей власти” (с. 286) . В чем-то незавершенность данного плана является и свидетельством непрочности сталинизма как стиля решения ключевых политических проблем. Единоличная власть Сталина балансировалась наделением чрезвычайными властными полномочиями членов Политбюро. А чтобы у них не было “соблазна” замкнуть власть на себе - Сталин постоянно их дезавуировал, как это сделал Ленин в знаменитом предсмертном “Письме к съезду”. В этом плане можно утверждать, что опробованный на себе самом яд (компрометация Сталина в “Письме” была наиболее яркой и убедительной) с успехом применялся и на других. Но в случае “дела врачей” он не успел сработать. И в данном отношении можно говорить о закономерности наступившего хаоса в определении “наследника Сталина” - путь к “хрущевскому десятилетию” (1954 - 1964) был отнюдь не прямым.
     Примечательны попытки выяснить особенности политико-психологического облика Сталина посредством анализа его литературных и художественных пристрастий на достаточно широкой и относительно новой документальной основе. Израильский славист М. Вайскопф с опорой на семантический анализ выявляет архаические пласты таких предпочтений. Фольклорные и мифологические аллюзии многое объясняют в таких предпочтениях, отмечает он в книге “Писатель Сталин” (М.: Новое литературное обозрение. 2001. 384 с.): “Триумфальное внедрение сталинизма в массовое сознание традиционно объясняется как раз “примитивизмом” его доходчивой стилистики, размноженной сверхмощной пропагандой. Однако для такого ужасающе плодотворного усвоения имелись и глубокие внутренние причины” (c. 123) . Это примитив архаической психики, причем, по мнению автора, и “сегодняшний массовая ностальгия по Сталину по-прежнему опирается на мощнейшие фольклорно-мифологические пласты” (с. 371) .
     Крайнюю позицию в этом плане занимает сотрудник Института российской истории Б. С. Илизаров в книге “Тайная жизнь Сталина: по материалам его библиотеки и архива. К историософии сталинизма“ (М.: Вече. 2002. 479 с.) . В ее конце он пишет о Сталине: “Гнусное существо. Был хром и болезнен. Левая рука не разгибалась и сохла. Часто простужался - значит, был потлив” (с. 463) . В начале же книги отмечается: “Вторую половину своей сознательной жизни Сталин думал о себе как об исторической личности исполинских масштабов” (с. 12) . При этом точно подмечается, что он - вторая фигура из духовного сословия - первой был послушник Чудова монастыря Григорий Отрепьев, ставший Лжедмитрием!
     Соответственно, такая разнородная база для реконструкции эстетических предпочтений и особенно литературных пристрастий Сталина отличается весьма значимыми перекосами, в частности художественная литература предстает “в зеркале сталинской сексуальности и философии жизни” (название одной из глав книги). В то же время скрупулезное рассмотрение самим автором материала, главным образом, его пометок на книгах, не в полной мере дает основания для столь генерализированных выводов.
     Более взвешена позиция Е. С. Громова “Сталин: Власть и искусство” (М.: Республика. 1998. 494 с.). Он пишет, что отечественные историографы по сравнению с зарубежными “зачастую словно боятся показаться недостаточно прогрессивными и быть заподозренными в симпатиях к диктатору” (с. 9) . Поэтому и эстетические пристрастия надо оценивать корректнее, вовсе не выводя из поля зрения его деструктивную деятельность в области литературы и искусства. “Хочется нам или не хочется, - подчеркивает автор, - однако надо признать простую истину, Сталин любил музыку и поэтому ходил в Большой театр. Большой театр - это слава державы, а значит и слава товарища Сталина” (с. 244) . В целом, отмечает автор, Сталин любил искусство, и оно много значило в его жизни. “Только несравненно больше Сталин любил беспредельную власть. И сделал все, от него зависящее, чтобы жестко и планомерно подавить свободу творческой мысли и поставить ее в услужение своим политически целям и амбициям, художественным взглядам и вкусам” (с. 454). При нем в советском искусстве появлялись произведения самого высокого уровня, но в конечном итоге Сталин привел художественную жизнь к глубочайшему кризису.
     Не менее примечательны и мысли Громова о том, что сталинизм как установка по отношению к данной жизни имел свои причины и длился и после смерти “вождя”. “Сталинизм в творческом сознании вовсе не сводится к культу Сталина. Это - сложная психологическая структура, в которой перемешаны нравственные ценности зачастую добро подменено злом, чего индивид порой даже не понимает, а если и понимает, зачастую ничего поделать с собой не может” (с. 335).
     Тема смерти “вождя” и ее последствий в качестве ключевой затрагивается в целом ряде работ, уже вышедших или готовящихся к изданию в связи с юбилейной датой. Несмотря на то, что в документальном плане данное событие обеспечено в большей мере, чем любые другие, загадок об этой финальной фазе отношений Сталина (даже мертвого) с его окружением остается много.
     Так, касаясь загадки смерти Сталина Ж. Медведев пишет: „реорганизация политической власти уже произошла, причем в течение его болезни с 1 марта 1953 г. (Маленков и Берия получили соответствующее сообщение в 23 часа и с тех пор практически не спали. Но о содействии смерти вождя речи не может идти. “Мозговое кровоизлияние было очень обширным. Даже в настоящее время такого рода инсульты кончаются летальным исходом. Более раннее применение медицинских процедур и средств реанимации, тогда только экспериментальных, могло продлить агонию, но не спасти жизнь” (Медведевы. “Неизвестный Сталин”, с. 45) . Тем самым отбрасываются многочисленные версии о насильственной смерти “вождя”, которые особенно охотно эксплуатируются любителями сенсаций.
     В качестве достаточно документированного можно, правда, отметить книгу Л. Млечина “Смерть Сталина. Вождь и его соратники” (М.: Центрполиграф 2003. 414 с.) , в которой разрабатываются версии убийства Сталина - но именно в качестве версий, с допущением того, что любой из членов президиума ЦК КПСС (партия приняла такое название после 19 съезда ВКП (б) в 1952 г.) мог, например, подбросить яд в чайник. Фактически же более интересным и доказательным автор считает освещение мотивов борьбы за власть, вполне приводящих не только к кризисам (социальным), но и к кризам (гипертоническим). Тем самым Л. Млечин переносит центр внимания из сенсации на понимание того, что смерть Сталина была неизбежной как бы исторически, тем более, что ресурс организации труда, политической жизни, идеологии и т. д. на чисто тоталитарной основе закончился10.
     Книга Млечина исходит из негативной установки по отношению к сталинизму; в то же время есть много книг, в которых итоги его деятельности оцениваются, исходя из позитивной установки. Например, в “нормальной” жизни и смерти Сталина - по представлению Е. Гусарова, автора книги “Сталин в жизни” (М.: ОЛМА-пресс. 2003) - сомневаться не приходится: этот человек любил и ненавидел, пил и ел, как все остальные, поэтому и в смерти его вряд ли стоит искать чего-то преступного или мистического. На такой тон восприятия настраивает и предисловие А. Зиновьева “О Сталине и сталинизме”, и серия, в которой выпущена книга: “Биографическая хроника”. Как уже отмечалось, к концу года подобного рода книг выйдет немало, в дальнейшем - к 2004 году - станут выходить книги уже в честь 125-летия со дня рождения “вождя”.
     Подводя некоторые итоги данного обзора, обратимся к суждениям уже покойного историка М. Я. Гефтера (1918 - 1995), автора материалов к книге “Сталин, он же Джугашвили”, которой тоже лишь предстоит выйти в свет. 5 марта газета “Время МН” и журнал “Новое время” (2003. № 12) опубликовали ее наброски, где он как бы подвел итог многим попыткам решения проблемы сталинизма и поставил вопросы, поиск ответа на которые требует качественной подвижки отечественной исторической мысли.
      Исходя из убеждения, что “Сталин беспрецедентен!” (“Время МН”), Гефтер ставит такие вопросы: Не тайной ли до сих пор является скрытое и явное сопротивление сталинизму? Какой след он оставил в психике народа? - Отвечая на них, он пишет: “Настало время понять, что мы такое относительно Сталина. Потому что отношение само уже не только часть исторического сознания, оно входит в нас, становится регулятивным моментом самой нашей жизни” (“Новое время”).
     Одно из главный “достижений” Сталина - уничтожение альтернативности, сужение поля выбора. Так было в 1923, 1930, 1934 и в другие годы. “Сталин, что и говорить, был мастер утилизации поражений: он вовремя упрощал их причину! Простое берет верх над сложным, тем более, что сложное боялось собственных вопросов А тем временем энергичная однозначность с “рукой, зовущей вперед”, набирала силу, формировала язык привлекала чувства... Да, отрекаясь от Сталина, мы обретаем легкость, но эта легкость незнания себя...Для нас нет ничего опасней, как остаться при журналистских банальностях... Перед нами задача объяснить, как, принося нас в жертву, Сталин оказался собственной жертвой!” (Там же). Действительно, к 1940 году оппозиция была побеждена полностью, а страна расширилась. Но уже в следующем году она оказалась на краю гибели... Но не свалилась в пропасть, а стала второй сверхдержавой... Но испытала поражение в “холодной войне”... И все причины и следствия этих событий нельзя в полной мере понять, не обращаясь к фигуре Сталина, заключает историк. Поэтому споры о ней будут и будут продолжаться.
     В одном из апологетических стихотворений, посвященных Ленину -первому руководителю советского государства, есть слова: “Века уж дорисуют ныне / Недорисованный портрет”. Если отвлечься от из нарочито скромного апологетизма данного стихотворения, то можно признать: пожалуй, это в еще большей степени относится к продолжателю его дела - Сталину.


1 Готовящуюся книгу можно считать своеобразным эпилогом к книге Р. Медведева “К суду истории. О Сталине и сталинизме” (М.: Права человека. 2002. 720 с.) .; она вышла впервые на английском языке в 1969, на русском в 1989 г. в США, а в 1989 в дополненном виде была опубликована журналом “Знамя”; сейчас она выпускается в качестве первого тома собрания сочинений Ж. и Р. Медведевых.
2 Если обратиться к аналогии из физики, то можно признать: такие сложные феномены истории и социальной жизни как фашизм в Германии или как “холодная война” представали многослойными, разнонаправленными и даже “разнотемпературными” - подобно океаническому течению. И если более ранние разработки акцентировали внимание на моментах турбулентности, то есть неупорядоченности, взвихренности, хаотичных и случайных отклонений, то историки-ревизионисты больше внимания обращали на ламинарность, то есть слоистость и преемственность протекавших процессов. Соответственно, смещались акцента и на исследовательских процедурах.
3 Можно провести аналогию между ней и окружавшей первого президента России “семьей”; при этом предельно обобщенный взгляд обнаружил бы здесь некоторую регрессию: от социально-группового - партийная элита к более “интимному” началу - тесному кругу родных и близких, хотя переоценивать данного “сдвига к приватности” не следует.
4 В книге приводится одна из макабрических ситуаций сталинских времен, которую можно было бы счесть шуткой “вождя”, если бы один из ее участников не был расстрелян. В конце ноября в кремлевскую квартиру Бухарина пришла группа незнакомых ему людей из хозяйственного управления и предъявила предписание о его выселении. Бухарин растерялся, особенно его встревожила судьба библиотеки и архива. “Неожиданно раздался телефонный звонок по внутреннему кремлевскому телефону. - “вертушке”. Звонил Сталин. “Ну как у тебя дела, Николай?” - как ни в чем не бывало спросил Сталин. Бухарин не знал, что ответить, потом сказал, что к нему пришли с предписанием о выселении. Не задавая других вопросов, Сталин громко сказал: “Да гони ты их всех к черту”. Непрошеные гости, конечно же, немедленно удалились” (с. 297) .
5 Появилась на книжном рынке и своеобразная поп-литература о Сталине, одни названия которой вызывают удивление не только специалистов: “Тайный советник вождя”, “Со Сталиным в Сочи” и даже “Я была любовницей Сталина”.
6 Примечательно, что двое из них и историк и психолог - подверглись репрессиям, а первый был расстрелян уже после смерти Сталина. К 50-летию этой даты общество Мемориал опубликовало в электронном виде списки из 1125 имен с перечнем людей, осужденных по личной санкции Сталина - с именными географически указателями; работа в данном направлении будет продолжена см.: http//stalin.memo.ru
7 В одном из интервью 2003 г. автор следующим, на наш взгляд, удачным афоризмом выявил смысл своего исследования: Диктатор сформировался в борьбе, точнее, борьба сформировала диктатора. “Парламентская газета”. 2003. 5 марта.
8 Правда, Солженицын не удержался от того, чтобы привести следующий примечательный факт: уже после смерти Сталина в Праге были казнены 11 бывших партийных функционеров, в числе которых 8 евреев. (с. 407 ) ).
9 В целом книга Борева, интерпретируя роль мифов в отношении Сталина, призывает к особой взвешенности и документированности выводов, неприемлемости предположений о том, чего не было. История - это политика, опрокинутая в прошлое, заявляли историки-марксисты, это в особой степени справедливо по отношению к освещению деятельности Сталина и последствиям сталинизма. Характерно, что Сталин - герой художественной литературы и кинофильмов - воспринимается массовым сознанием в основном положительно (например, его “афоризмы” типа: Я солдата (своего сына) на фельдмаршала (Паулюса) не меняю и т. п.). Но это скорее эстетическое впечатление, историческая оценка у рядовых зрителей и читателей куда жестче и реалистичнее.
10 Как раз с 1998 г. в рамках скорее социологического, чем исторического дискурса начинает оформляться мысль, что подлинная перестройка началась с 1953 и завершилась в 1956 году. См. Бызов Л. “Становление новой политической идентичности в постсоветской России“ (М.: Центр Карнеги. 1999); А. Кольев „Миф масс и магия вождей“ (М.: Национальный институт развития. 1998).
Print version
EMAIL
previous ВОЗВРАЩЕНИЕ ЛУБЯНКИ, ИЛИ НАЧАЛО ПЕРЕКРОЙКИ ИСПОЛНИТЕЛЬНОЙ ВЛАСТИ? |
Димитрий Белошевский
ЧТО ВИДИТ ВИТАЛИЙ МОЕВ? – WHAT DOES VITALII MOEV SEE?
ВТОРАЯ СМЕРТЬ СТАЛИНА
|
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.