ISSUE 1-2003
INTERVIEW
Александр Куранов Tomas Urbanec
STUDIES
Илья Гайдук Владимир Воронов Игорь Некрасов
RUSSIA AND CHINA
Евгений Сергеев Николай Хорунжий
OUR ANALYSES
Ярослав Шимов Димитрий Белошевский
REVIEW
Элла Лаврик  & Иван Задорожнюк
APROPOS


Disclaimer: The views and opinions expressed in the articles and/or discussions are those of the respective authors and do not necessarily reflect the official views or positions of the publisher.

TOPlist
STUDIES
ВНЕШНЯЯ ПОЛИТИКА ИОСИФА СТАЛИНА: ПОПЫТКА ОСМЫСЛЕНИЯ
By Илья Гайдук | кандидат исторических наук, Институт всеобщей истории РАН, Российская Федерация | Issue 1, 2003

     Иосиф Виссарионович Сталин, пятидесятую годовщину со дня смерти которого недавно так или иначе отметили многие – кто митингами и минутой молчания в память о «величайшем государственном деятеле всех времен и народов», кто поминальными молитвами о погибших в лагерях сталинского ГУЛАГа или в результате репрессий, кто осмыслением опыта исторического развития России тех лет – оставил глубокий след не только в истории народов, населяющих территорию бывшего Советского Союза, но и в международной политике и дипломатии. И до второй мировой войны, и, особенно, после нее, СССР, руководимый Сталиным, был мощным фактором международных отношений, с которым не могли не считаться и который не могли не учитывать другие государства, как на Западе, так и на Востоке. То, что Сталин являлся единственным творцом советской внешней политики на протяжении более чем двух десятков лет, и она отражала именно его волю, представления, оценки и заблуждения, не вызывает сомнения, ибо, благодаря знакомству с документами из бывших советских архивов, становится очевидным, что кто бы ни занимал пост министра иностранных дел СССР, М.М. Литвинов ли, В.М. Молотов или А.Я. Вышинский, какое бы участие ни принимали в процессе выработки внешней политики члены советского Политбюро, все они были не более, чем исполнителями воли одного человека, чье решение было беспрекословным и не подвергалось сомнению. При этом, как это ни парадоксально, более неподготовленного к этой сфере деятельности человека, чем Сталин, трудно было бы найти.
     На самом деле, до своего прихода к власти в СССР в конце 1920-х годов в качестве единоличного лидера Сталин имел весьма слабое отношение к внешнеполитической деятельности Советского государства, большую часть времени посвящая внутрипартийным и внутригосударственным делам. В отличие от многих других большевистских руководителей, он не знал ни одного иностранного языка и считанное число раз бывал за границей. Таким образом, за внешним миром (как, впрочем, и за жизнью своей страны) Сталин наблюдал из окна своего кремлевского кабинета, целиком полагаясь на свое в?дение и понимание процессов исторического развития, исходя из догматов марскистско-ленинского учения, которыми, как сам он считал, он владел в совершенстве.
     Конечно, к Сталину стекались сведения из самых разных источников – тайных и явных – о том, что происходит в мире. На основе многочисленных докладов и донесений советских дипломатов, торговых и иных представителей СССР за рубежом, а также разведки, которая располагала разветвленной сетью своих агентов в разных странах,1 вождь мог составить себе представление о ситуации в том или ином, даже самом отдаленном уголке земного шара, не говоря уже о главных соперниках-партнерах СССР на международной арене – США, Великобритании, Франции, Германии. Не стоит отрицать и тот факт, что Сталин все-таки должен был прислушиваться к мнению своих коллег из Политбюро, особенно, на начальном этапе своего руководства советской внешней политикой, когда, например, авторитет М.М. Литвинова не мог не влиять на точку зрения вождя. Другое дело, что со временем, особенно после устранения в результате репрессий 1930-х годов тех, кто мог занимать более или менее независимую позицию, это мнение все более приспосабливалось к суждениям и представлениям самого Сталина, так что, в конечном итоге, последнее и решающее слово оставалось за ним. В условиях всеобщего страха не угодить вождю и, в результате, подвергнуться репрессиям, едва ли можно было ожидать объективных оценок и суждений, даже от разведки, а если они и были, Сталин легко мог игнорировать их, ссылаясь на некомпетентность или, что еще хуже, заведомое «вредительство» тех, кто их высказывал.
     Яркими примерами слабой компетентности Сталина во внешнеполитической сфере, с одной стороны, и его нежелания прислушиваться и учитывать мнения, отличающиеся от его собственного, с другой, является провал сталинских расчетов в отношении Гитлера в конце 1930-х годов, приведший к нападению фашистской Германии на СССР, и крушение его планов на продолжение послевоенного сотрудничества со своими союзниками по антигитлеровской коалиции – США и Великобританией – после 1945 года, послужившее началом холодной войны. И в том и в другом случае уверенность Сталина в своей непогрешимости и провидческом таланте в области внешней политики обернулись негативными последствиями для собственной страны и ее народа.
     Но признание справедливости высказанной выше точки зрения о субъективном восприятии Сталиным окружающего мира и основанной на этом восприятии советской внешней политики не освобождает от необходимости понять мотивы и соображения, которыми руководствовался советский лидер, приходя к решениям, касавшимся внешнеполитической сферы, проанализировать шкалу ценностей и приоритеты, которых он придерживался, и идейные и прагматические основания, из которых он исходил. Здесь разброс мнений среди исследователей сталинского периода истории СССР достаточно широк, и выводы, к которым эти исследователи приходят, зачастую противоречат друг другу. Да это и понятно. Не все еще документы советских архивов, проливающих свет на механизмы принятия внешнеполитических решений в СССР, доступны ученым. Более того, не все соображения, высказывавшиеся советскими руководителями на заседаниях Политбюро, фиксировались в соответствующих протоколах, и нередко очень трудно выявить логику того или иного решения, формулируемого одной строчкой в протоколах заседаний высших партийных и государственных органов. Поэтому, пытаясь понять смысл поступков Сталина на международной арене, исследователи зачастую вступают в область догадок и предположений, сделанных на основе тех документов и свидетельств, что находятся в их распоряжении.
     Одни оценивают действия Сталина как продиктованные исключительно идеологическими мотивами. Будучи главой государства, основой идеологии которого была теория мировой революции и неминуемого торжества коммунизма во всем мире, Сталин, по их мнению, преследовал цели свержения западных демократий и насаждения повсюду советских порядков, в первую очередь, в странах Западной Европы и в США, как форпостах «свободного мира». Другие отмечают прагматизм многих решений советского руководителя, учитывавших скорее геополитические и геостратегические интересы СССР и продиктованные необходимостью обеспечения безопасности Советского государства и его прочных позиций на международной арене. Впрочем, такое противопоставление идеологии и геополитики в анализе взглядов вождя было характерно скорее для периода до открытия, пусть и оставлявшего желать лучшего, советских архивов. С вводом в оборот ранее недоступных документов, проливающих свет на советскую внешнюю политику периода Сталина, точки зрения исследователей стали более сложными, учитывающими большее разнообразие факторов, оказывавших воздействие на решения вождя. Например, высказывается мнение, что, несмотря на приверженность Сталина идеям марксизма-ленинизма, мировая революция для него была скорее средством, чем целью. Главным же для него была необходимость всемерного укрепления своей личной власти.2 Ему противопоставляется другая точка зрения, согласно которой Сталин «мыслил весьма прагматично» и его планы, в частности, касавшиеся безопасности СССР после второй мировой войны, «опирались на вполне осязаемую и “старомодную концепцию” "географической безопасности"».3
     При всем различии двух последних точек зрения между ними есть много общего. Стремясь к укреплению личной власти, Сталин, конечно же, не мыслил ее вне Советского государства, и обеспечивая безопасность СССР путем приобретения сфер влияния и создания буфера из государств-сателлитов в Восточной Европе после второй мировой войны, он тем самым приобретал гарантии прочности своего собственного положения как лидера, добившегося, по словам того времени, «прорыва вражеского окружения СССР» и создания «основ мировой системы социализма» при ведущей роли в ней Советского Союза.
     Вместе с тем, нельзя полностью отвергать роль идеологии в формировании взглядов Сталина. Будучи преемником Ленина на посту главы партии и государства, Сталин стремился занять его место и в области развития марксистско-ленинской теории. Это не только накладывало на него определенные обязательства в деле объяснения происходящего в русле этой теории, но и заставляло верить в эти объяснения. Иначе трудно понять, почему в самый разгар сотрудничества с Западом в годы второй мировой войны Сталин продолжал называть президента США Ф. Рузвельта и премьер-министра Великобритании У. Черчилля империалистами, желавшими ослабления СССР, а после войны он надеялся на внесение раскола в лагерь западных стран и на использование «капиталистических противоречий» между ними в интересах СССР. Сталин мог совершенно искренне рассуждать после 1945 года о третьей мировой войне, которая «навсегда покончит с испериализмом» и наступлении «начальной фазы» коммунизма, «если не будет международных осложнений», в 1960 году.4
     Следует также учитывать и эволюцию взглядов Сталина, в ходе которой перевес брали прагматизм над идейностью и геополитика над идеологией, эволюцию, вызванную изменениями международной обстановки и связанную с накоплением советским лидером опыта в международных делах. Очевидно, что Сталин гораздо больше надежд возлагал на революционные процессы в мире, способные привести к победе коммунистического строя в других странах, в конце 1920-х годов, нежели в конце 1940-х годов. Сталинский революционный энтузиазм и его последствия ощутили на себе в 1927 году китайские коммунисты, которые следовали инструкциям из Москвы, требовавшим предпринять активные действия по углублению и расширению революции в стране и борьбе с Гоминданом. Попытка Коммунистической партии Китая завоевать лидирующие позиции в освободительной борьбе и выйти за рамки национально-освободительной революции в соответствии с приказами советских лидеров, закончились поражением. Итогом стал раскол национально-освободительного движения в Китае и ослабление позиций КПК в городах.5
     С другой стороны, события в Китае надолго отбили у Сталина охоту ввязываться в процессы в последующие годы, происходившие в революционном движении в Азии, и поселили в нем глубокое недоверие в возможности местных коммунистов добиться победы в борьбе за власть. Неудивительно поэтому, что в 1930-1940-х годах советский лидер обращал мало внимания на данный регион. Этому способствовало и то, что Азия, в отличие от Европы, всегда играла подчиненную роль во внешнеполитических планах советских руководителей, и то, что события, связанные со второй мировой войной, если и пробуждали в Москве интерес к азиатскому региону, то лишь в той мере, в какой он диктовался задачами войны с нацистской Германией и милитаристской Японией.
     Но даже и потребности войны не могли изгладить из души Сталина, не любившего признаваться в своих собственных неудачах и просчетах и с радостью перекладывавшего ответственность за них на других, глубокого недоверия к КПК и ее лидеру, Мао Цзэдуну. Еще осенью 1940 года во время встречи с генералом В.И. Чуйковым, направлявшимся в качестве военного советника в Китай, Сталин обращал внимание на то, что КПК состоит в основном из крестьян, и руководство партии склонно недооценивать роль рабочего класса в революционной борьбе.6 И то, и другое делало, по мнению советского вождя, китайских коммунистов ненадежными союзниками. Сталин не изменил этой точки зрения и после окончания второй мировой войны. Особенно критично, по свидетельству Н.С. Хрущева, вождь был настроен к Мао Цзэдуну, которого даже называл «пещерным коммунистом»,7 намекая на примитивность и ограниченность его мировоззрения.
     Именно такой позицией советского лидера и определялась политика Москвы в отношении КПК и гражданской войны в Китае сразу после 1945 года. В этой политике можно видеть яркое доказательство того, как личные убеждения и пристрастия Сталина влияли на внешнеполитический курс советского государства, порой даже вопреки реальной обстановке и требованиям времени. Когда летом 1946 года Мао Цзэдун принял решение о контрнаступлении против Гоминдана в Манчжурии, тем самым начав новый этап гражданской войны в Китае, внимание Москвы было приковано к Европе, стоявшей на пороге конфронтации холодной войны. Несмотря на то, что и после вывода частей Красной Армии из Манчжурии Мао поддерживал постоянные контакты с СССР по вопросам военной и политической стратегии, он поначалу не смог добиться от Москвы каких-либо обязательств по предоставлению китайским коммунистам советской помощи. По всему видно, что Сталин не проявлял никакого интереса к борьбе компартии в Китае, в чью победу он не верил. В результате, Москва продолжала развивать отношения как с КПК, так и с Гоминданом. Более того, СССР вел интенсивные переговоры по оказанию помощи Гоминдану в переброске его войск и по экономическому сотрудничеству. Позже Сталин признавался, что он рекомендовал КПК заключить мир с Чан Кайши и отказаться от захвата власти путем революции в Китае.8
     Наученные горьким опытом советов Сталина, Мао Цзэдун и его соратники, тем не менее, продолжали борьбу с Гоминданом и к концу 1948 года нанесли националистам ряд сокрушительных поражений, освободив из-под их власти север страны. Несмотря на это, Москва не оставляла попыток положить конец гражданской войне между КПК и Гоминданом, предлагая обеим сторонам свое посредничество.9 Сталин продолжал сомневаться, что китайским коммунистам удастся подчинить себе оставшуюся часть страны и уклонялся от тесного сотрудничества с КПК. Лишь после поездки в январе-феврале 1949 года представителя советского руководства А.И. Микояна в Китай и переговоров, которые провел в Москве в июне-августе того же года Лю Шаоци, второй после Мао человек в руководстве КПК, Сталин отбросил свои сомнения и согласился на более тесное сотрудничество и поддержку китайских коммунистов в их войне против Чан Кайши. Однако Москва продолжала поддерживать свои отношения с Гоминданом вплоть до последней минуты и разорвала их лишь 2 октября 1949 года, то есть на следующий день после провозглашения Китайской Народной Республики!
     Приведенный пример наглядно свидетельствует не только (а может быть, и не столько) о том влиянии, какое взгляды Сталина, его убеждения, основанные на понимании марксистско-ленинских догматов в приложении к особенности ситуации в других странах, и личные пристрастия оказывали на внешнюю политику СССР, но и насколько после окончания второй мировой войны в условиях послевоенной конфронтации в сознании советского лидера необходимость обеспечения интересов Советского Союза перевешивала высокие идеалы поддержки мирового коммунистического движения во имя интернационализма и классовой солидарности. До тех пор пока Сталин не получил надежные свидетельства того, что китайские коммунисты находятся накануне победы, он избегал каких-либо шагов в поддержку КПК, способных подорвать позиции СССР в противостоянии с Западом, и в то же время оставлял себе возможности для маневра, убеждая руководство Гоминдана через своих дипломатических представителей в общности интересов Китая и СССР в противостоянии американскому и японскому империализму.10
     Еще одной наглядной иллюстрацией того, что на первом месте в политике Сталина в отношении внешнего мира после второй мировой войны стояли интересы Советского Союза, служат аргументы против заключения между СССР и КНР полномасштабного договора о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи, высказанные советским руководителем Мао Цзэдуну во время переговоров в Москве в декабре 1949-январе 1950 года. Ссылаясь на существование договора 1945 года, подписанного с Чан Кайши в соответствии с ялтинскими соглашениями великих держав, Сталин утверждал, что изменение даже одного его пункта может дать США и Англии повод для пересмотра этих соглашений в той их части, которая касалась Курил, Южного Сахалина и других позиций Советского Союза на Дальнем Востоке. А такого исхода Сталин явно хотел избежать.11
     Вождь мог строить планы о крушении империализма в результате третьей мировой войны и о торжестве коммунизма к 1960 году, но на практике он вовсе не горел желанием рисковать безопасностью своей страны ради призрачных перспектив прихода к власти коммунистических режимов в других странах. Лозунг мировой революции к начале 1950х годов утратил свою актуальность, уступив место холодному расчету, пусть и не всегда основанному на объективном анализе существующих реалий. Утверждения о советской угрозе и экспансионистских устремлениях Сталина в свете новых документов из архивов бывших социалистических стран потеряли многое из своих оснований, когда выяснилось, что Москва редко отваживалась на какие-либо решительные шаги за пределами той зоны безопасности, которая была создана усилиями советского руководства в результате побед Красной Армии во второй мировой войне. Существование же планов Генштаба вооруженных сил СССР о марш-броске к Ла-Маншу или высадке на Аляске, приводимые некоторыми в качестве доводов агрессивности Москвы, скорее подтверждают обратное, в силу того, что ни одной попытки претворить эти планы в жизнь в полном объеме так и не было сделано.
     Еще менее Сталин готов был рисковать в регионах, отдаленных от границ СССР тысячами километров и территориями других государств. Доказательством тому служит весьма красноречивый документ из сталинских архивов, сравнительно недавно ставший достоянием исследователей. Однако прежде несколько слов о предыстории, связанной с его появлением.
     14 октября 1950 года Москвой была получена шифрованная телеграмма от советского посла в Пекине Н.В. Рощина, содержавшая послание Лю Шаоци. Китайский лидер направлял «Филиппову» (псевдоним, которым пользовался Сталин в переписке с заграничными коммунистическими деятелями) «предложения ЦК Компартии Индонезии», выработанные присланными в Китай представителями временного ЦК этой партии «совместно с ЦК Компартии Китая». Последнее означало, что китайские руководители принимали самое непосредственное участие в составлении документа, который, в силу этого, отражал и их взгляды и точку зрения на ситуацию в коммунистическом движении в Азии. Лю Шаоци просил сообщить Пекину мнение «товарища Филиппова и ЦК ВКП(б)» о посланном документе.12
     Несколько слов необходимо сказать о положении, сложившемся в то время в Индонезии. Как известно, до второй мировой войны Индонезия была колонией Нидерландов. Оккупированная японцами в 1942 году, страна с согласия последних обрела формальную независимость17 августа 1945 года. Ее первым президентом стал один из руководителей борьбы за независимость Сукарно. Однако после капитуляции Японии и окончания второй мировой войны голландцы стали предпринимать меры по восстановлению своего господства в этой стране. В этих усилиях они пользовались военной и политической поддержкой Великобритании, также стремившейся к возвращению своих прежних колониальных владений в Азии. В результате с осени 1945 года и до конца 1949 года Индонезия превратилась в арену борьбы против голландских колонизаторов. Этот период стал известен в истории страны как период «физической революции». На всем протяжении войны за независимость активное участие в антиколониальной борьбе принимала Коммунистическая партия Индонезии (КПИ). Ее представители в составе широкой политической коалиции занимали министерские посты в правительстве Республики Индонезия, а в 1947 году коммунисту Амиру Шарифуддину даже было поручено формирование правительства. Однако накануне второй голландской интервенции (1948-1949 гг.) новое правительство во главе с лидером националистов М. Хаттой инициировало репрессии против компартии, во время которых все члены ЦК КПИ были арестованы и уничтожены.13
     В документе, который был приложен к посланию Лю Шаоци содержалась оценка ситуации, сложившейся в Индонезии после провала второй попытки голландских колонизаторов подавить национально-освободительное движение в стране и после провозглашения, по итогам «конференции круглого стола», проведенной 23 августа-2 ноября 1949 года с участием индонезийской и голландской делегаций, Соединенных Штатов Индонезии. Новый этап в истории страны стал периодов создания унитарного государства и строительства основ конституционного режима. На этом этапе индонезийские коммунисты выдвинули лозунг «вооруженной революции» против «вооруженной контрреволюции». Они выступали за окончательную ликвидацию господства голландских, американских, английских империалистов и их агентуры, а пути реализации этих задач видели в создании «сильной и стойкой» народно-освободительной армии.14 Все это и явилось содержанием первого пункта программы, предлагаемой вниманию Сталина.
     Программа также предусматривала союз с СССР, Китаем и странами народной демократии. В ней содержалось утверждение, что победа революции в Индонезии возможна лишь после сложной, длительной и серьезной борьбы. Она также допускала, наряду с конспиративной деятельностью коммунистов, их открытую легальную работу в массах и участие в парламентской деятельности.15
     Сталин, по всей видимости, очень внимательно ознакомился с присланным документом, так как он испещрен его поправками и комментариями на полях, сделанными от руки. После этого он продиктовал ответ, в котором дал подробную оценку программы индонезийских коммунистов. Но, как это часто бывало и прежде, Индонезия послужила для советского вождя лишь поводом для изложения его более общих взглядов на национально-освободительное движение в Азии и тактику коммунистов в условиях партизанской борьбы. Более того, письмо Сталина индонезийским коммунистам помогает понять принципы внешней политики СССР в условиях обострения конфронтации холодной войны в результате конфликта на Корейском полуострове, угрожавшем перерасти в горячую войну между сложившимися к тому времени двумя блоками государств с различными социально-политическими системами. Известно, что Сталин был встревожен вступлением США в войну в Корее и, хотя все надежды на послевоенное сотрудничество великих держав-участников антигитлеровской коалиции были похоронены, он стремился избежать вооруженного конфликта между Советским Союзом и Соединенными Штатами в результате каких-либо действий СССР, предпринятых в поддержку корейского лидера Ким Ир Сена.16 Те же соображение, очевидно, диктовали и его более чем осторожное отношение к революционным лозунгам, содержащимся в программе компартии Индонезии.
     Сталин с ходу отверг первый пункт этой программы, в котором провозглашалась необходимость «вооруженной революции», написав на полях против этого пункта: «Не с того конца». В ответе же он на место вооруженной революции поставил необходимость проведения аграрной реформы, состоявшей в ликвидации феодальной собственности на землю и передаче земли в собственность крестьян. По его мнению, главное «в Индонезии – расшевелить крестьян и поднять их на ноги.» Это необходимо для создания союза рабочего класса и крестьянства как основы народно-демократической революции.17
     Ниже в письме, продолжая приводить свои доводы против «вооруженной революции», которая в условиях Индонезии приняла бы форму партизанской войны в сельской местности, Сталин в подкрепление их ссылается на опыт победоносной гражданской войны в Китае. По его словам, этот опыт мог быть применим в Индонезии «лишь с большими ограничениями». И дело не в том, что его успешное применение, с точки зрения Сталина, требовало наличия большого государства с целым рядом лесистых и горных районов, находящихся вдали от дорог и городов, то есть условий, которыми Индонезия располагала в ограниченных размерах.18 Главное, что, как считал советский руководитель, обеспечило бы успех революции, это наличие прочного тыла в лице соседнего государства-союзника. И здесь пример Китая служит для Сталина лучшей иллюстрацией его аргументов. При этом вождь предпочитает не упоминать, что все, что обеспечило победу КПК в борьбе за власть и что теперь приводилось в письме как пример для подражания, китайские коммунисты делали вопреки мнению и указаниям Сталина, а иногда и при открытом сопротивлении советских «друзей». Судите сами.
     Сталин пишет, что китайские коммунисты добились успеха в своей борьбе, только когда «перебрались в Манчжурию и нашли себе там прочный тыл в виде дружественного Советского государства». Далее он продолжает: «Характерно, что только после того, как китайские товарищи получили в Манчжурии прочный тыл и только после того, как они уперлись в СССР, как в свой собственный тыл, противник лишился возможности окружить их, а китайские коммунисты получили возможность вести планомерное наступление на войска Чан Кайши с севера на юг».19 Но упоминания, какой ценой китайцам пришлось добиваться, чтобы это самое «дружественное» государство позволило им «упереться» в него как в свой собственный тыл, в письме, естественно, нет. Между тем, согласно китайским источникам, советское военное командование в Манчжурии, явно с санкции высшего руководства, предпринимало самые активные усилия, чтобы не допустить проникновения частей Народно-освободительной армии Китая (НОАК) в северо-восточные районы страны. Оно пыталось не допустить захвата китайскими коммунистами главного города Манчжурии Шеньяна (Мукдена) вплоть до угрозы применения танков против частей, уже вступивших в город, и только после долгих переговоров согласилось отправить военную миссию в штаб-квартиру Мао в Яньани, чтобы оговорить условия вступления войск НОАК в Манчжурию.20
     Но победа революции в Китае заставила Сталина забыть, со свойственной ему прагматичностью, свои прежние сомнения по поводу перспектив этой победы и сделать из успеха КПК пример для подражания революционерам других стран Азии.
     Однако не в этом заключается главная идея ответа советского вождя на программу действий индонезийских коммунистов. Главное, что, очевидно, преследовал Сталин своим письмом, это дать понять представителям КПИ, что им нечего рассчитывать на поддержку и поощрение их усилий со стороны Москвы. Это явствует из реакции вождя на тот пункт индонезийской программы, в котором говорится о союзе с СССР, Китаем и государствами народной демократии как одном из условий предотвращения превращения Индонезии в «плацдарм империалистической агрессивной войны».21 В своем письме Сталин по поводу этого пункта предельно категоричен: «Что касается “союза с СССР, с Китаем и государствами народной демократии”, то эту штуку надо выбросить из документа, как неуместную для данного случая».22 На это же направлена и критика Сталиным «левацких» взглядов лидеров индонезийской компартии, которые, по его словам, «пытались одним ударом решить все вопросы: и уничтожение феодализма, и разрыв с Голландией, и разгром всех империалистов, и свержение реакционного правительства, и ликвидацию кулачества». Вместо этого вождь мирового коммунистического движения пропагандирует необходимость «круто повернуть партийных работников в сторону практической, моллекулярной (так в документе – И.Г.), “грязной” работы по вопросам повседневных нужд рабочих, крестьян, трудовой интеллигенции».23 Такая работа, по утверждению Сталина, хоть она и лишена «блеска и шика», будет гораздо более полезной для дела революции в Индонезии.
     Приведенный документ служит еще одним подтверждением того, что в условиях нарастающей конфронтации между Востоком и Западом, Сталин не был склонен рисковать ради призрачной цели мировой революции, подчиняя эту цель более прагматическим соображениям, основанным на оценках шансов победы коммунистов в той или иной стране, тем более если эти шансы не были напрямую связаны с интересами Советского Союза. В письме индонезийцам советский руководитель не призывает к борьбе против империализма «любой ценой», к свержению законного правительства, каким бы реакционным оно ни было, с точки зрения интересов трудящихся. Напротив, он подчеркивает необходимость постепенного движения к цели посредством «грязной работы» в массах. Он одобрительно реагирует на тот абзац из программы КПИ, где говорится, что революция в Индонезии «победит лишь после сложной, длительной и серьезной борьбы»24 и поддерживает намерение коммунистов участвовать в парламентской деятельности. Таким образом, в своем ответе КПИ Сталин предстает поборников реформистских методов, то есть тех самых, за которые он ранее так непримиримо критиковал западную социал-демократию.
     Несомненно, что на столь осторожную позицию Сталина оказал влияние ход войны в Корее, которая послужила для него проверкой решимости Запада отстаивать свои позиции не только в Европе (где Москва испытала эту решимость во время Берлинского кризиса 1948-1949 гг.), но и в других регионах мира. В связи с этим можно до известной степени согласиться с утверждением одного из американских исследователей советской политики в отношении Азии, что в случае успешного для СССР и его союзников исхода корейского конфликта «стратегия вооруженной борьбы ... получила бы оправдание в глазах Советов и пропагандировалась бы в гораздо большей степени, чем до той поры. Последующая глава в восточной политике Москвы была бы иной. Однако корейское “предприятие” успеха не имело».25
     На самом деле, война в Корее изменила международную обстановку для Советского Союза к худшему как в Европе, так и в других регионах мира. Из опасения нападения с советской стороны администрация Трумэна втрое увеличила расходы на военные нужды. Вашингтон принял решение о базировании частей США в Европе на постоянной основе. В конце концов, американцы предприняли шаг, которого Сталин опасался больше всего, а именно, пошли на перевооружение Западной Германии.26 Что касается Азии, то здесь Москва сталкивалась с гораздо большей решимостью со стороны Соединенных Штатов противостоять «коммунистической угрозе» во Вьетнаме, Бирме, Малайе, Таиланде и других странах, оказывая прямую помощь местным режимам и поддержку тем европейским странам, что имели здесь свои колонии.
     Вполне понятно, что в этой ситуации Сталин стремился избегать каких бы то ни было непродуманных акций и отказывал в помощи даже тем из своих союзников, чьи шансы на успех были достаточно обещающими. В последнем случае, как это явствует из примера Вьетнама, где в начале 1950-х годов коммунисты во главе с Хо Ши Мином добились значительных успехов в борьбе против французских колонизаторов, Москва предпочитала действовать руками Китая, сделав китайских коммунистов проводниками советской политики в этом регионе.27
     Трудно судить, как оценивал в конце жизни сам Сталин итоги своей деятельности в сфере внешней политики. Конечно, многие из его планов и надежд в этой области так и не были осуществлены. Ему не удалось обеспечить продолжение сотрудничества с западными державами после второй мировой войны и воспользоваться его преимуществами для достижения своих целей на международной арене. Более того, многие его шаги, направленные на укрепление позиций Советского Союза, приводили к противоположным результатам, нежели те, на которые он рассчитывал, и способствовали обострению конфронтации между Востоком и Западом, принявшей наиболее острые формы именно в последние годы правления вождя.
     Не все благополучно складывалось и в отношении укрепления советского блока в Восточной и Центральной Европе, призванного, по мысли Сталина, стать надежной опорой Москвы в ее противоборстве с Соединенными Штатами и их союзниками. Отказ от идеи «национального пути» к социализму и коалиционных правительств с участием представителей широкого спектра политических сил и насаждение советской модели развития при «завинчивании гаек» и репрессиях против инакомыслящих, хоть и были оправданы для Сталина изменением к худшему в отношениях с Западом и необходимостью, в связи с этим, консолидации восточного блока28, оказались малоэффективными, сделав из этих стран ненадежных союзников и способствовав росту антисоветских настроений, для подавления которых Москве уже после смерти вождя не раз приходилось прибегать к вооруженной силе (в Восточной Германии и Польше в 1953 году, в Венгрии – в 1956, в Чехословакии – в 1968 году). Более того, Сталин сам способствовал расколу в рядах создаваемого им блока, рассорившись в югославскими коммунистами во главе с Иосипом Броз Тито, тем самым породив на Западе сомнения в устойчивости «коммунистического монолита».
     Однако, в то же время было бы неправильно представлять всю деятельность Сталина во внешней политике, по примеру некоторых исследователей29, только как цепь ошибок и просчетов. Да, Сталину не удалось создать такие условия, в которых Москва могла бы диктовать свою волю с позиции силы. Но все же он преуспел в том, чтобы обеспечить за СССР равенство в решении проблем мирового сообщества. Именно благодаря его усилиям после 1945 года мир стал биполярным и в нем Соединенным Штатам с их влиянием и возможностями противостоял Советский Союз, игнорировать который было невозможно. Эта ситуация резко отличилась от того положения, которое имело место в межвоенный период. Она продолжала существовать еще более тридцати лет после смерти Сталина, уйдя в небытие с распадом СССР и окончанием холодной войны. Конечно, мы вправе задать вопрос: какой ценой был достигнут этот успех. Но поиски ответа на этот вопрос, как всегда, становятся делом не политиков, а историков и публицистов.


1 О разведывательной деятельности СССР см., например: Позняков В.В. Тайная война Иосифа Сталина: советские разведывательные службы в США накануне и в начале холодной войны. 1943-1953. // Сталинское десятилетие холодной войны: факты и гипотезы. М.: Наука, 1999. С. 188-206.
2 Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity: The Stalin Years. N.Y., Oxford, 1996. P. 12.
3Егорова Н.И. Европейская безопасность и «угроза» НАТО в оценках сталинского руководства. // Сталинское десятилетие... С. 60.
4Сто сорок бесед с Молотовым. Из дневника Ф. Чуева. М., 1991. С. 90-91.
5 История Китая. Под ред. А.В. Меликсетова. М., 1998. С. 472-485. См. также: Brandt C. Stalin’s Failure in China, 1924-1927. Harvard, 1958.
6 Niu Jun. The Origins of the Sino-Soviet Alliance. // Brothers in Arms: The Rise and Fall of the Sino-Soviet Alliance, 1945-1963. Ed. by O.A. Westad. Wash., Stanford, 1998. P. 49.
7 Хрущев Н.С. Время. Люди. Власть. (Воспоминания в 4-х книгах). М., 1999. Кн. 3. С. 23.
8 Murray B. Stalin, the Cold War, and the Division of China: A Multi-Archival Mystery. // Cold War International History Project. Working Paper No.12. Wash., 1995. P. 4.
9 Ibid. P. 7.
10 Ibid. Документы из архива министерства иностранных дел Тайваня свидетельствуют, что советский посол в Иране И.В. Садчиков, встретился в октябре 1947 года в Тегеране с гоминдановским послом и старался убедить того, что ухудшение советско-американских отношений не должно привести к ухудшению отношений между Советским Союзом и Китаем. Садчиков доказывал, что в Москве с пониманием относятся к идеологии Гоминдана, основанной на идеях Сунь Ятсена и что СССР и Китай имеют общих врагов в лице японского и американского империализма.
11 См.: Stalin’s Conversations with Chinese Leaders: Talks With Mao Zedong, December 1949-January 1950, And With Zhou Enlai, August-September 1952. // Cold War International History Project Bulletin. 1995-1996. N 6-7. P. 5. Позже Сталин изменил свое мнение, и Договор о дружбе, сотрудничестве и взаимной помощи между СССР и КНР был подписан 14 февраля 1950 года.
12 Шифртелеграмма из Пекина от Рощина Филиппову (Сталину), 14 октября 1950 года. Совершенно Секретно. Внеочередная.// Российской Государственный Архив социально-политической истории (далее РГАСПИ). Ф. 45. Оп. 1. Д. 313. Л. 2.
13 Цыганов В.А. История Индонезии. М., 1993. Ч. 2. С. 82.
14 РГАСПИ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 313. Л. 6.
15 Там же. Лл. 7-8.
16 Weathersby K. Stalin, Mao, and the End of the Korean War. // Brothers in Arms. P. 92.
17 Сталин-Лю Шаоци. 2 февраля 1951 г. РГАСПИ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 313. Л. 57.
18 Там же. Л. 58.
19 Там же. Л. 59.
20 Murray B. Stalin, the Cold War, and the Division of China. P. 2-3. В ответ на угрозу применения танков Пен Жень, руководитель Манчжурского бюро КПК якобы воскликнул: «Армия одной компартии, использующая танки, чтобы вытеснить армию другой компартии! Подобного этому не было никогда раньше. Приемлемы ли такого рода действия?» (Ibid. P. 3)
21 РГАСПИ. Ф. 45. Оп. 1. Д. 313. Л. 6-7.
22 Там же. Л. 58.
23 Там же. Л. 60-61.
24 Там же. Л. 8.
25 McLane Ch. Soviet Strategies in Southeast Asia: An Exploration of Eastern Policy under Lenin and Stalin. Princeton, 1966. P. 465.
26 Gaddis J.L. We Now Know: Rethinking Cold War History. Oxford, 1997. P. 84.
27 См.: Gaiduk I.V. Confronting Vietnam: Soviet Policy Toward the Indochina Conflict, 1954-1963. Stanford, 2003.
28 См.: Волокитина Т.В. Сталин и смена стратегического курса Кремля в конце 40-х годов: от компромиссов к конфронтации. // Сталинское десятилетие холодной войны. С.10-22.
29 Например, В. Мастны. См.: Mastny V. The Cold War and Soviet Insecurity.
Print version
EMAIL
previous CHINA AND RUSSIA HAVE ENOUGH WISDOM NOT TO RUN INTO CONFRONTATION |
Tomas Urbanec
РОЛЬ ОРГАНОВ ГОСБЕЗОПАСНОСТИ В ЖИЗНИ СОВЕТСКОГО ОБЩЕСТВА 1930-х НАЧАЛА 1950-х ГОДОВ. |
Владимир Воронов
next
ARCHIVE
2021  1 2 3 4
2020  1 2 3 4
2019  1 2 3 4
2018  1 2 3 4
2017  1 2 3 4
2016  1 2 3 4
2015  1 2 3 4
2014  1 2 3 4
2013  1 2 3 4
2012  1 2 3 4
2011  1 2 3 4
2010  1 2 3 4
2009  1 2 3 4
2008  1 2 3 4
2007  1 2 3 4
2006  1 2 3 4
2005  1 2 3 4
2004  1 2 3 4
2003  1 2 3 4
2002  1 2 3 4
2001  1 2 3 4

SEARCH

mail
www.jota.cz
RSS
  © 2008-2024
Russkii Vopros
Created by b23
Valid XHTML 1.0 Transitional
Valid CSS 3.0
MORE Russkii Vopros

About us
For authors
UPDATES

Sign up to stay informed.Get on the mailing list.