Russkiivopros
No-2011/2
Author: Ярослав Шимов

БЕЛАРУСЬ: КРИЗИС БЕЗ РЕВОЛЮЦИИ

       Ситуацию в Беларуси в 2011 году можно описать слегка видоизмененным сталинским афоризмом: «Жить стало хуже, жить стало веселее».
       «Хуже» имеет вполне конкретное статистическое выражение. Уже вторая за неполные полтора года девальвация белорусского рубля (на сей раз – на целых 56%), резкий скачок инфляции (по данным Белстата, в июне этого года – на 36,2% по сравнению с декабрем 2010-го), исчезновение долларов и евро из пунктов обмена валюты, перебои с некоторыми видами потребительских товаров и всплески ажиотажного спроса – в признаках серьезного экономического кризиса недостатка нет. По данным социологов, почти три четверти жителей страны (73,4%) заявили, что за последние три месяца их материальное положение ухудшилось.
       Что касается «веселее», то веселье это, конечно, специфическое, учитывая сотни арестованных в последние месяцы за участие в протестных акциях. Однако нельзя отрицать: в Беларуси с ее недавним почти кладбищенским спокойствием появилось что-то похожее на общественную жизнь. «Молчаливые» акции протеста привлекают не только довольно узкий круг оппозиционных активистов, но и людей, которые до недавних пор и не думали участвовать в такого рода мероприятиях – да еще под угрозой быть задержанными и провести от трех до 15 суток в не слишком комфортабельных тюремных условиях.
       Тем не менее классических признаков революционной ситуации (когда «верхи не могут, а низы не хотят жить по-старому») в стране, судя по всему, не наблюдается. По данным июньского опроса, проведенного Независимым институтом социально-экономических и политических исследований (НИСЭПИ), 60,3% белорусов не считают себя находящимися в оппозиции к нынешней власти (считают – лишь 25,8%). Хотя тот же НИСЭПИ сообщает о заметном падении рейтинга президента Александра Лукашенко (до 29% по сравнению с 53% в конце прошлого года), альтернативы бессменному белорусскому лидеру пока не видно: популярность оппозиционных политиков по-прежнему ненамного выше статистической погрешности.
       Кризис без революции – явление не такое уж парадоксальное и не новое. Иногда такое состояние может тянуться годами, как, скажем, в Чехословакии при Густаве Гусаке или в Португалии в последние 10-15 лет режима Салазара – Каэтану. В конце концов (как в случае с обеими этими странами) нарыв прорывается, но происходит это по причинам несколько иным, чем романтичное «народ восстал против тирана». В Чехословакии основной импульс к «бархатной революции» пришел извне – в виде ослабления хватки СССР в Восточной Европе и успехов антикоммунистических сил в соседних Польше и Венгрии. В Португалии «революция гвоздик» начиналась как вполне привычный для этой страны военный переворот – который, однако, на сей раз имел далеко идущие социально-политические последствия. В сегодняшней Беларуси, несмотря на экономический кризис, не видно признаков широкого общественного движения, направленного против существующей политической модели. При этом пока что нет ни внешних факторов, которые могли бы спровоцировать появление такого движения (по типу Чехословакии 1989 года), ни серьезного раскола в рамках правящей элиты, который спровоцировал бы более широкий революционный процесс (как в Португалии в 1975-м).
       Причин тому несколько, причем политические и экономические факторы здесь смешиваются с историческими и психологическими. Как заметил белорусский аналитик Юрий Дракохруст, к началу 90-х годов БССР была, возможно, одним из очень немногих регионов Советского Союза, где потенциал советской системы был исчерпан не до конца – или по крайней мере эта исчерпанность ощущалась не слишком остро. Послевоенное восстановление, быстрая урбанизация, рост уровня жизни и социальных стандартов – всё это связывалось большинством белорусов с советским периодом, особенно с 60-70-ми годами. Неудивительно, что тогдашний лидер белорусских коммунистов Петр Машеров по-прежнему занимает почетное место в воображаемом пантеоне исторических деятелей Беларуси, а сама БССР получила в годы горбачевских реформ прозвище «Вандея перестройки».
       Белорусский национализм был исторически слаб, вдобавок носители этой идеологии оказались почти поголовно уничтожены или изгнаны в результате сталинских чисток и событий Второй мировой. Послевоенная советская политика, сочетавшая официальное поощрение «пролетарского интернационализма» с прогрессирующей русификацией сферы образования и общественной жизни, привела к возникновению весьма специфического типа белорусской идентичности. Она явилась, по выражению современного исследователя Юлии Чернявской, «попыткой соединить традиционную крестьянскую и официальную идентичности, включающей советское гражданство и республиканскую принадлежность». В этом смысле приход к власти Александра Лукашенко в 1994 году стал своего рода реваншем носителей советско-белорусской идентичности. Они одержали верх над тогдашним белорусским меньшинством, ориентированным на более типичный для Центральной и Восточной Европы этноязыковой национальный проект с прозападными, антисоветскими и отчасти антирусскими политическими коннотациями.
       Правление первого белорусского президента выглядит в этом смысле своеобразным «послесловием» к советскому периоду, а сам Лукашенко с некоторой натяжкой может быть назван последним советским (с социально-психологической точки зрения) лидером Беларуси. Историческим смыслом периода белорусской истории, начавшегося в июле 1994 года, стала выработка оставшегося ресурса советской системы, его приспособление к изменившимся условиям (распад Союза, переход к рыночной экономике) и постепенное формирование специфического национально-государственного проекта, альтернативного как белорусскому и – в широком смысле – восточноевропейскому национализму, так и либерализму в том виде, который восторжествовал в 90-е годы в соседней России.
       В отличие от значительной части жителей России или Украины белорусское большинство оказалось до поры до времени избавлено как от чрезмерной психологической ломки, связанной с постсоветской трансформацией, так и от особых экономических потрясений. Модель, созданная Александром Лукашенко, опиралась на три столпа. Первым была годами проводившаяся по отношению к России ловкая политика обмена геополитических выгод (иногда эфемерных) и союзнической риторики на вполне конкретные экономические преференции. Вторым – поддержка пенсионеров, сельского населения, силовых структур и иных социальных и профессиональных групп, на которые в первую очередь опирается президент Беларуси. Третьим – жесткие меры по отношению к националистической и либеральной оппозиции, позволившие на много лет избавить Лукашенко от реальных политических конкурентов.
       Недостатки этой модели, как показывают события последнего времени, оказались продолжением ее достоинств. Политико-экономические игры с Россией длились лишь до тех пор, пока Москва не сменила милость на гнев, начав оказывать на Минск всё большее экономическое и политико-пропагандистское давление. Относительно щедрая (по постсоветским меркам) социальная система «просела», как только дали себя знать экономические последствия российского давления и ряда популистских решений самих белорусских властей. Наконец, неизбежная трансформация произошла и в оппозиционной среде. Как показала кампания накануне прошлогодних президентских выборов, привычная для Беларуси расстановка сил «ностальгически советский и пророссийский Лукашенко против националистической и прозападной оппозиции» изменилась почти зеркально. Теперь уже президент не чурался антироссийских выпадов и преподносил себя в качестве гаранта белорусской независимости, в то время как некоторые оппозиционные кандидаты соревновались в изъявлении дружеских чувств к Москве.
       Ситуацию усугубили иррационально жесткие действия властей по отношению к оппозиции в день выборов 19 декабря и последующие месяцы. Потери, понесенные официальным Минском, оказались всесторонними – политическими, имиджевыми и даже финансовыми. (Достаточно вспомнить, что незадолго до выборов министры иностранных дел Польши и Германии от лица ЕС откровенно обещали Лукашенко кредит в 3 миллиарда евро в случае проведения голосования в хотя бы относительном соответствии с еврпейскими стандартами). Так дали трещину все три столпа, на которых держится созданная президентом модель белорусского государства.
       Дали трещину, однако, не означает – рухнули. Любые революции, какие угодно крупные социальные изменения происходят во имя некой – истинной или воображаемой – альтернативы существующему порядку. Чешские гуситы воевали во имя царства Божия на земле, американские колонисты – за право самим, без британской короны, распоряжаться своей судьбой и своими средствами, а российские большевики – ради мировой революции. Значительной части белорусов по-прежнему не за что не то что воевать (избави Бог, Беларусь за свою историю навоевалась вполне), но и выходить на площадь. Экономический кризис рождает глухое недовольство, но не приносит серьезных альтернатив.
       Лозунги демократизации и евроинтеграции популярны среди интеллигенции, части молодежи и предпринимателей, но не находят особого отклика у других слоев населения. Ведь эпоха западнического романтизма давно прошла (а в былой «Вандее перестройки» почти и не начиналась). В Беларуси – свобода выезда, и многие ее граждане довольно часто бывают в Европе. А бывая – понимают, что их стране в случае смены курса «не грозит» немедленное превращение в Германию или Францию, а скорее – судьба стран Балтии, Словакии или в лучшем случае Польши. То есть непростые реформы, возможный рост безработицы и утрата части социальных гарантий. Белорусы – народ в массе своей консервативный, и гипотетическое «открытие большому миру» многие из них воспринимают не как шанс, а как угрозу. В еще меньшей степени как об альтернативе можно говорить о российском пути – вплоть до гипотетического присоединения Беларуси к России. Антисоциальный характер нынешнего российского капитализма, огромное социальное расслоение, высокая (в том числе и по сравнению с Беларусью) коррупция – всё это вполне реальные факторы, которые то и дело используют белорусские официальные СМИ, чтобы показать, от чего, по их мнению, избавлены граждане Беларуси. И нельзя сказать, что эти пропагандистские усилия пропадают даром. При всех переживаемых ею сейчас трудностях, нынешняя модель, по крайней мере, привычна для очень многих белорусов.
       Если разобраться, резкие политические перемены в постсоветских странах редко происходили в результате стихийных массовых выступлений. (Исключением можно считать Киргизию, где, впрочем, речь идет о слабости государственных институтов как таковых). Практически всегда во главе таких процессов вставали политические «отщепенцы» из рядов правящей элиты, чьи пути по тем или иным причинам разошлись с путями действующей власти. Так складывалась, например, политическая карьера Виктора Ющенко, Юлии Тимошенко и Михаила Саакашвили. На политической сцене Беларуси тоже появлялись фигуры такого рода – можно вспомнить экс-премьера Михаила Чигиря или бывшего ректора БГУ Александра Козулина. Однако это были скорее одиночки, за которыми не стояли влиятельные бизнес-кланы и группы правящей элиты со своими политическими и деловыми интересами.
       В Беларуси в силу особенностей ее развития процесс постсоветского классообразования оказался замедленным, а правящая элита – более однородной, чем в России, Украине или Грузии с их олигархическими группировками и региональными противоречиями. Именно поэтому нынешний белорусский кризис пока не приносит – к огорчению одних и облегчению других – ни революций, ни дворцовых переворотов. Тем не менее, выбор, стоящий перед президентом Лукашенко и его окружением, не лишен драматизма: либо продолжение кризиса – с постепенным вызреванием условий для будущего «чехословацкого» или «португальского» сценария; либо реформы, которые завершили бы процесс превращения БССР в независимую Беларусь.